I. Рациональные функции
1. Введение
2. Биосоциальное назначение рациональных функций
3. Эмоции и рациональность в соционическо-этологическом смысле
4. Этологический базис логики действий
5. Этологический базис структурной логики и этики отношений
6. Этологические соображения о знаках рациональных функций
7. Этологический "позитивизм" и "негативизм" рационалных функций

    II. Иррациональные функции
8. Сенсорика с точки зрения этологии и нейрофизиологии
9. Анализ сенсорной информации по цветам и знакам аспекта
10. Приспособительная роль статической интуиции
11. Динамическая интуиция. Позитивная и негативная кроссфункции интуиции

    III. Взаимодействие рациональных и иррациональных функций у человека
12. Объектное применение рациональных функций. Труд с точки зрения этологии и соционики
13. Вещи как носители социальных отношений
14. Взаимовозбуждение психических функций и информационный метаболизм

Соционика, как бы ее не определяли, в конечном счете тоже исследует поведение человека, только делает это в рамках своих моделей и категорий. Возникает вопрос о возможном применении в соционике этологического подхода. Это подразумевает рассмотрение соционических функций, аспектов, признаков в качестве общих биологических (точнее, биосоциальных) приспособительных механизмов, выработанных природой в ходе эволюции и присущих не только человеку, но и прочим – или по крайней мере некоторым другим – видам. В первый раз, насколько мне известно, такой взгляд на некоторые соционические признаки бросила М.Ф. Стовпюк [10]. В частности, была выдвинута гипотеза о том, что логические функции эволюционно моложе этических (у животных "логика" развита гораздо слабее, чем у человека); подобным образом оказалось, что интуиция – эволюционно более поздняя функция мозга, чем сенсорика.

На наш взгляд, этологический подход в соционике позволяет продвинуться гораздо глубже и даже решить некоторые вопросы, оставшиеся пока открытыми в рамках "нормального" психологического подхода. Речь идет прежде всего об уточнении содержания соционических аспектов и функций, точнее – о выявлении их этологического базиса. Этот базис предполагается общим для человека и высших животных; разумеется, у человека он надстроен разнообразнейшими культурными формами, не имеющими прямого отношения к этологии.

В качестве исходной точки анализа остановимся на дихотомию рацио-/ иррациональность и воспользуемся тем, что ее нейрофизиологические корни уже выявлены В.Л. Талановым [12].

Таланов утверждает, что эта дихотомия отражает баланс двух подкорковых систем, по-разному активирующих кору мозга (и в весьма неодинаковой мере – разных ее участков). "Иррациональный" тип активации формируется неспецифическими ядрами таламуса вместе с некоторыми моторными центрами подкорки (хвостатое ядро, прилежащее ядро), распространяется в первую очередь на задние и височные отделы коры (где, судя по всему, локализованы иррациональные функции), характеризуется гибкостью и изменчивостью во времени (активация фазического вида). "Рациональный" тип активации идет со стороны ретикулярной формации среднего мозга (сцепленной с несколькими другими структурами), распространяется в первую очередь на передние отделы коры (где локализованы рациональные функции) и относительно более постоянна во времени (тоническая активация).

У этих двух систем активации принципиально разное приспособительное назначение. Иррациональная система обеспечивает быстроту и гибкость реакции при меняющихся обстоятельствах, в т.ч. управление поисковой активностью. Рациональная система обеспечивает постоянство действий индивида, упорное придерживание конкретному паттерну поведения несмотря на противодействие среды и на случайно меняющиеся обстоятельства. Эти качества у животных востребованы, в первую очередь, в социальном поведении; среда, которой надо противодействовать - это конкуренты, борющиеся за ограниченный социальный ресурс (в т.ч. за ранг в иерархии) [12]. Важнейшие программы социального поведения – сигнальные и иерархические; они не только упорядочивают внутригрупповую конкуренцию, но также делают возможными кооперативные действия особей. Особую регулярность и "планомерность" требуют: сигнальная деятельность (демонстрация занимаемого положения/ранга в группе), соблюдение разного рода правил и ритуалов (в т.ч. подавление собственной "неправильной" активности в присутствии доминанта), активное предъявление претензий к сородичам рангом не выше собственного (в т.ч. "принуждение к порядку" – скажем, к регулярной выдачей ими сигналов подчинения), а также выстраивание союзов и коалиций, повышающих шансов на отстаивание/повышение ранга. Но если сигнальные программы подчинены рациональной системе мозга (из-за очевидной эволюционной целесообразности этого решения), та же система должна задействоваться при опознавании сигналов, посылаемых другими особями – хотя бы для правильной оценки социальной мотивации сородичей, что крайне важно. К этому вопросу мы вернемся в следующих разделах.

Отметим, что вне "зоны ответственности" рациональной системы остается применение силы и агрессия в узком смысле (аспект ), несмотря на важнейшую роль последней в борьбе за место в иерархии у всех видов животных. Однако с точки зрения этологии это легко объяснимо. Во-первых, большинство программ сложного социального поведения у животных возникло как раз в целях если не подавления, то по крайней мере регуляции прямой агрессии. Так, иерархия и сигналы, выражающие ранг особи (как доминирования, так и подчинения; притом доминант вправе требовать от субдоминантов обозначать свое подчинение) снижает частоту прямых стычек: до драки доходят, как правило, лишь особи близкого ранга, еще "не выяснившие отношения" между собой. Понятно, что чем чаще посылаются и чем безошибочнее читаются сигналы, чем "планомернее" обозначивается ранг, тем меньше вероятность ввязаться в агрессивную стычку "по недоразумению" (скажем, с заведомо более сильным противником) и, соответственно, тем меньше потерь понесет популяция из-за внутренней конкуренции. Для этого особи должны сигнализировать свой ранг постоянно и даже с некоторой настырностью, а не абы как и время от времени. Вот здесь и находят свое важнейшее применение настойчивость и упорство, обеспечиваемые рациональной системой мозга.

Что же касается прямой агрессии, то естественный отбор предъявляет к ней прямо противоположные требования. Физическая схватка требует предельную гибкость: собраться с силами нужно очень быстро, угрожающая ситуация должна быть опознана сразу (замедление смерти подобно!) и, вместе с тем, агрессия должна быстро гасится, если противник повержен и принял позу подчинения (а также если противник оказался сильнее и лучше капитулировать, чем затягивать борьбу). Гибкость реакции, согласно Таланову, – свойство иррациональной системы мозга. Так что не случайна ни иррациональность экстравертной сенсорики, ни уход социальных программ, направленных на регуляцию (в т.ч. подавление) агрессии, в противоположную сторону.

Рассмотрение поведенческих задач, для выполнения которых в ходе эволюции сформировалась рациональная система, выводит нас еще на признак экстра-/интроверсии, поскольку социально-мотивационные функции явственно группируются в два полюса. Так, стремление к активному сигнализированию, к частым демонстративным воздействиям на поведение других, мы должны отнести к экстравертно-рациональному полюсу. (Притом базовым мотивом здесь выступает именно сигнальная демонстрация, т.е. способность к воздействию, а не ее прямая конвертация в материальные "бонусы" вроде еды или секса). Интровертно-рациональная мотивация, наоборот, ограничивает (дисциплинирует) как чужие, так и собственные действия. На мотивации этого типа основаны, в частности, важнейшие во всем животном мире отношения иерархии: по отношению к вышестоящей особи многие действия запрещены, другие же, наоборот, могут быть обязательными. Другой пример интрорациональной мотивации – удержание территории, противостояние захватчикам (= "нарушителям порядка").

Здесь надо сделать пару уточнений. Во-первых, несмотря на свою непроизвольность, выражение любой эмоции может подавляться прочими сферами психики, так что субъективные переживания не обязательно воплощаются в эмоциональные сигналы. Во-вторых, собственно программы выражения эмоций отнюдь не привязаны намертво к рациональной системе; наоборот, они могут так же полноценно работать под управлением иррациональной системы! Подтверждение тому – цитированные В. Талановым опыты по химическому выключению рациональной системы мозга с помощью амитал-натрия [12]; при этом эмоции становятся даже выразительнее, поскольку ослабевает тормозящее воздействие интровертно-рационального типа. Кроме того, Таланов утверждает, что врожденные моторные программы (в т.ч. программы выражения базовых эмоций) хранятся в прилежащем ядре стриатума, входящем в состав именно что иррациональной (таламической) системы мозга. Да и практика показывает, что у иррациональных этиков эмоции ничуть не хуже и не слабее, чем у этиков- рационалов, и таким же образом могут применяться как средство воздействия на поведение окружающих. В чем же тогда выражается рациональная (притом, у программных черных этиков – еще и экстравертная) мотивация? В постоянстве стремления к воздействию (или, в терминах В. Гуленко, в линейно- напористом темпераменте), что делает эмоциональное поведение рационалов в известном смысле регулярным. Если выключить рациональную систему, эмоция остается всего лишь непроизвольным выражением ситуативного возбуждения индивида. Рациональность же выводит на первый план "истинно социальную", т.е. активно-сигнальную мотивацию, и переживание по поводу ситуации становится поводом для эмоционального воздействия на окружающие. Но если мотивация включилась – повод всегда найдется! У человека эта "социальная" подоплека осознается далеко не всегда и не полностью (во всяком случае, редкий ЭИЭ либо ЭСЭ согласится списать на нее свою эмоциональность); тем не менее, с точки зрения этологии базисом рациональности эмоций служит именно она.

Отметим еще, что структуры мозга, ответственные за эмоциональную память и за долговременно-мотивирующее действие эмоций, входят в ту же рациональную систему мозга. Иначе говоря, рационалы мотивируются эмоциями заведомо сильнее иррационалов. Отсюда их "регулярные" эмоции служат также несомненным сигналом устойчивого отношения индивида к какому-либо объекту (либо, что гораздо важнее для социальной жизни, субъекту).

По нашему мнению, сигнальная функция движений и является важнейшей причиной их выделения из сенсорики в особый (притом рациональный!) аспект. Кроме зрительных участков коры, в восприятии движений вовлечены также двигательные (!!!) зоны, точнее, находящиеся в них зеркальные нейроны [22]. Последние срабатывают в процессе слежения за действиями других особей: действие, совершаемое другим, как бы мысленно выполняется наблюдателем. Важнейшая функция зеркальных нейронов состоит в обеспечении правильного понимания моторных сигналов. В самом деле, если восприятием сигнала (путем мысленного выполнения) заведуют те же структуры мозга, отвечающие также за его передачу, исключается возможность расхождения значения одного и того же сигнала "на прием" и "на передачу". Эффект отзеркаливания работает также при восприятии речи и при чтении: за короткое время (< 200 мсек) человек мысленно проговаривает услышанное либо прочитанное.

Кстати, такими же зеркальными нейронами, только расположенными не в премоторной коре, а в лимбической системе, ответственной за эмоциональные переживания, осуществляется восприятие эмоциональных сигналов.

Однако, аналогично сказанному выше об эмоций, моторика подвластна не одной лишь рационально-сигнальной системе. В тех же опытах с амитал-натрием показано, что при выключении рациональной системы координация движений нарушается не сильно, страдают лишь самые сложные произвольно переключаемые последовательности действий, а также целеполагание. Да и отнюдь не все движения имеют сигнальную функцию. Более того, этологи утверждают, что у животных одни и те же моторные акты могут выполнять как сигнальную, так и полностью несигнальную (утилитарную) роль. Сигнальные демонстрации обычно представляют собой последовательностей моторных комплексов, взятых из повседневной активности особи (кормление, чистка перьев/шерсти, агрессивные выпады и проч.) [19]. Сами по себе эти действия не имеют сигнального смысла – они суть утилитарные моторные автоматизмы. То, что превращает их в сигнал – это, во-первых, их выстраивание в заведомо неестественную (то есть лишенную практического смысла) последовательность и, во-вторых, подчеркнуто неестественный, вычурный [19] стиль движений. Таким образом демонстрации выделяются из фоновой повседневной активности особи, облегчается задача опознавания сигналов.

В итоге моторика (равно как и эмоции) находится как бы под двойным управлением со стороны рацио- и иррациональной системы мозга; потому и стиль движений у человека сильно зависит от баланса активности двух систем. Здесь можно вспомнить, что в соционике невербальным признаком логической рациональности считается именно подчеркнутая четкость движений, вплоть до роботоподобности [5].

Отметим, что произвольные социальные сигналы, составляющие базис аспекта , не обязаны выражаться физическими движениями: существуют также звуковые произвольные сигналы, притом не только у человека. Очень вероятно, что в этот аспект входят песни птиц, по крайней мере у тех певчих видов, у которых песня служит сигналом статуса и занятости территории.

Биосоциальное назначение рационально-интровертных функций лучше всего определить как систематическое ограничение активности (как чужой, так и собственной), или короче – установление структуры порядка внутри группы. (В самом общем плане теории систем структура задается как раз ограничениями на взаимодействие элементов: нет ограничений, "все позволено" = нет структуры [17, ст.60,121].) Упорядочивание социальных действий и есть этологический базис типично рационального стремления к планированию поступков. В самом деле, у животных с достаточно высоким интеллектом (в т.ч. у высших приматов) по-настоящему сложные планы поведения строятся как раз в отношениях с себе подобными, в то время как в поиске пищи, при убегании от хищников и проч. применяются несложные врожденные автоматизмы. Это вполне закономерно: самые продвинутые средства приспособления по-настоящему востребованы лишь в той сфере, где жестче всего конкуренция и выбраковка неудачников, – в борьбе за социальный ресурс, в т.ч. за место в иерархии группы.

Этологический базис интрорациональных аспектов не так очевиден, как базис экстрарациональных аспектов. Рассмотрим сначала структурную логику . Если в отношении деловой логики можно было зацепиться за весьма важную часть содержания аспекта – движения – с их очевидной для этологии сигнальной функции, то структурная логика в сложившемся в соционике понимании кажется слишком "продвинутой", слишком далекой от возможного этологического базиса. Правда, в качестве зацепки могут послужить отношения иерархии (являющиеся частью структурной логики), важность которых для социального поведении животных была подчеркнута выше. Вопрос: как определить базисный вид их информационного выражения? В человеческом мире иерархия устанавливается законами, приказами, обозначается условными знаками (скажем, звездочками на погонах офицеров), но все эти формы – культурного, а не этологического уровня. В базисном же виде сигналы должны передаваться непосредственно телом и голосом. Что это за сигналы? Если оттолкнуться от того, что в сферу черной (динамической) логики входят моторные сигналы – движения, уместно предположить, что в базис белой (статической) логики входят статические сигналы – позы тела, неподвижные жесты рук и т.п.

В самом деле, язык статических жестов и поз играет очень важную роль во всем животном мире. Таким образом особь обозначает свой ранг, готовность постоять за себя, оборонять свое личное пространство (либо территорию). В частности, у большинства животных ранг очень внятно выражается положением головы и шеи – взглядом на соперника сверху вниз либо наоборот. Очень вероятно – хотя автору не известны прямые упоминания в литературе, – что восприятие и понимание статических поз осуществляется опять же зеркальными нейронами, реагирующими как на взаимное расположение конечностей, так и на статическое напряжение мышц.

Отметим, что разделение статических и динамических сигналов отражает оппозицию экстра- и интрорациональной базисной мотивации. Так, статические позы нацелены на остановку, на торможение действий встречной особи, что отражает суть интрорациональной мотивации – поддерживание внутригруппового порядка. Для динамических же моторных сигналов, наоборот, характерно стремление принудить других к действию/реакции.

Возможно, большинству социоников (в особенности – белым логикам) представление о том, что в основе структурной логики стоят всего-навсего статические сигнальные позы, свойственные почти всем животным, покажется несколько странным, если не вообще обидным. Тем не менее, нам этот вывод кажется вполне обоснованным. Еще раз подчеркнем: речь идет не об аспекте в целом со всей сложности его проявлений у человека, а лишь о его базисе, унаследованном у наших животных предков. Что самое важное, белая логика отнюдь не вырастает из второй сигнальной системы, как склонны думать многие. Разумеется, у человека информация по этому аспекту (как и по всем прочим!) может принимать вербальную форму, но это совершенно необязательно: базис логики сугубо первосигнален. В свете этого вывода нам кажется весьма примечательным отнесение к аспекту структурной логики информацию о взаимном расположении частей конструкции и предметов в пространстве (в т.ч., по мнению многих социоников, отношения "выше-ниже", "спереди-сзади", "длиннее- короче" и т.п.), имеющую вполне визуальную природу и вроде бы обязанную входить в сенсорику. Почему эта информация перешла из сенсорики в логику? По той же причине, по которой это произошло с движениями: из-за (хотя бы потенциально!) социально-сигнального характера информации. Важнейшая с точки зрения этологии "конструкция" – это тело и конечности другой особи; взаимным расположением ее "элементов" (от головы и шеи до пальцев руки) передаются важнейшие социальные сигналы, и они должны читаться безошибочно. Кстати, даже в самой схематической и абстрактной рисунке человека (вместо рук, ног, пальцев – простые черточки) можно очень четко передать весьма широкую гамму сигналов, чем широко пользуются художники и дизайнеры.

Итоговое разделение этологического базиса логики по цветам выглядит так: в динамическую логику – произвольные динамические сигналы, в т.ч. движения; в статическую логику – произвольные статические сигналы, в т.ч. позы и жесты. Нам кажется уместным применить тот же критерий в отношении этики. Так, в динамическом аспекте останутся эмоции в их динамическом выражении; в статический аспект (этика отношений, ) перейдут статические эмоциональные сигналы – главным образом элементы лицевой мимики: взаимное расположение и изгибы линий рта, бровей и проч. Притом статические эмоциональные сигналы гораздо лучше динамических приспособлены к выражению широкой гаммы отношений.

Что касается приспособительной роли этики отношений, то она связана с наведением порядка во внутригрупповой жизни и с торможением "неправильной" активности. Отличие от логики в том, что торможение прямо проистекает из эмоциональных переживаний, в т.ч., возможно, из сопереживания: индивид воздерживается от какого-нибудь действия, если видит, что кому-то другому оно неприятно (в особенности – если этот другой отсигналил как следует свое отношение). На самоограничение такого рода способны не только люди, но и другие виды животных с наиболее развитым социальным поведением, в т.ч. высшие обезьяны. Притом этические ограничения лучше всего работают в ближнем круге, среди "своих", связанных сильными личными отношениями, тогда как на дальных дистанциях (с малознакомыми особями) более эффективен логический (формалный, не-личный) порядок. С точки зрения физиологии мозга этические ограничения, скорее всего, обеспечиваются тормозным воздействием лимбической коры (ответственной за эмоциональное переживание) на другие структуры мозга.

Итак, в этологическом базисе выделились два полюса – простые и сложные моторные сигналы –/+. Этолог В.С. Фридман утверждает, что эти два типа сигналов принципиально отличаются друг от друга еще по одному критерию. Сигналы простого полюса – – индексного типа, передающие информацию в количественном виде: это может быть уровень возбуждения особи (закодированный в интенсивности движения), направление внимания (для указательных жестов) и проч. Сигналы сложного полюса + – сигналы-знаки, их код – сугубо дискретного (качественного) характера: значение демонстрации закодировано не в ее интенсивности, а в паттерне ее элементарных составляющих. (Более подробно о знаковых и индексных сигналах см. [17], ст.23-24, 50, 92, 98-99, 131.)

В свете последнего замечания надо рассмотреть сложные звуковые сигналы: в эту группу входят такие непохожи друг на друга формы как песня птиц и речь человека. Почему мы относим их к деловой логике +? Потому что мозг сохраняет и обрабатывает их в виде паттернов сложной моторики голосового аппарата. У человека за речевую моторику отвечает зона Брока (находится в левой нижнелобной коре), содержащая также зеркальные нейроны. Показательный факт: участки коры в непосредственной близости к зоне Брока отвечают за тонкие движения руками (точнее, более умелой, обычно правой рукой), что указывает на явную общность и пространственную ограниченность нейрофизиологического субстрата функции +. Кроме того, как речевые звуки у человека, так и отдельные элементы песни у птиц составляют основу сигнальных знаков; в этом плане паттерны птичьей песни и человеческой речи весьма схожи.

В соционике простота/сложность форм сигналов, действий и категорий рассматривается в качестве лишь одного из критериев при определении знака аспектов и функций. Согласно описаниям [3, 15], аспектному знаку (+) соответствует детальность, развернутость информации, узость и конкретность значений, а знаку (–) – наоборот, широта и универсальность значений и категорий, недетализированный взгляд на предмет. Правда, большинство социоников учитывает не только простоту/сложность сигналов и категорий, но также их "дистанция" и масштаб ("+" – близкая дистанция, детализированный, узкий взгляд на аспект; "–" – дальняя дистанция, общий план, широкий взгляд издалека) [3, 15]. По нашему же мнению, простоту/сложность надо брать в качестве базисного критерия при определении знаков аспектов и функций, притом это диктуется ни чем иным как структурой этологического базиса аспектов: у простых и сложных сигналов совершенно разное социоадаптационное назначение. (Далее это будет показано также для других аспектов, в т.ч. иррациональных.) В соционике к похожему "зауженному" пониманию знаков пришли сначала Е.С. Филатова [16], а потом В. Лёдин [7].

Этологический базис структурной логики состоит из статических жестов и поз. Аналогично сказанному о деловой логике, критерием выделения полюсов по признаку простоты/сложности должна служить не сама по себе конфигурация конечностей и тела (да и как определить ее сложность?), а грубость (–) либо тонкость, детальность (+) управления статикой позы/жеста. По нашему мнению, "датчиками" уровня контроля над моторной статикой служат опять же зеркальные нейроны; однако на этот раз отзеркаливанию подлежит не моторика, а статика напряжения мышц. Сложный паттерн напряжения внешне проявляется в склонности к небольшим ступенчатым коррекциям ("доводкам") позы, что придает ей характерную "хищную" цепкость. Для обратного же полюса – характерно более грубое управление статикой, более простые паттерны мышечного напряжения, хотя последнее может быть достаточно интенсивным – пример тому военная стойка "смирно".

Полюса статической логики в целом различаются по описанному выше для деловой логики признаку "индексные/знаковые (соответственно, количественные и качественные) сигналы". Однако полюса признака у статической логики перевернуты наоборот. Сигналы + – не знакового (как +), а индексного типа; цепкость позы, напряженность черт лица, выпрямленность шеи и головы – все это отражает в сугубо количественном виде собранность, готовность особи оборонять свой статус, постоять за себя. "Знаковостью" же отличаются скорее сигналы –: примеры таких невербальных сигналов у человека – та же военная стойка "по струнке", взятие под козырек и т.п.

Надо также отметить, что сигналы этологического базиса логики обоих цветов тяготеют к совмещению своими "индексными" (количественными) либо "знаковыми" (качественными) полюсами. Так, сложно согласованные паттерны статического напряжения + могут быть совмещены с простым общим движением –, например, с ходьбой: в итоге имеем характерную, хищную цепкую походку. С другой стороны, сложные движения руками, либо отбивание ногами такого же сложного ритма + при напряженно-статической позе туловища – характерны для множества танцев и ритуалов. А вот работать одновременно со знаком "+" оба аспекта практически не могут: совместить тонкое управление моторикой с тонким же управлением мышечной статикой удается лишь с крайним напряжением воли и внимания, и то лишь на короткое время.

Полюса этических аспектов можно определить подобно логическим. Для динамических эмоций, в полюс + войдут сложные (вплоть до уникальности) паттерны эмоциональных демонстраций, часто выстроенные из сигналов, взятых из разных (вплоть до противоположных) элементарных эмоций; имеет место избыточный контроль над выражением, придающий эмоциям тонкость и наигранность. В полюс – войдут сигналы попроще, но легко и однозначно читаемые, более либо менее интенсивные (это контролируется), но без наигранности, без тонкого управления выражением. Для этики отношений, полюс + охватит управляемую в деталях статику выражения, передающую тонкие нюансы эмоционального отношения; полюс – – более простые выражения, с отсутствием тонкого контроля, вполне пригодные для передачи простых отношений (в пределе – бинарных, типа "нравится – не нравится"). По нашему мнению, у человека игра динамических эмоций + передается лучше всего голосом (в т.ч. песней), тонкие же отношения + – выражением лица. Тонкость контроля над + должна проявляться примерно так же, как и для +, в виде постоянной готовности к ступенчатым коррекциям ("доводкам") эмоционального выражения.

Полюса эмоциональных сигналов тоже разделяются по признаку индексного/ знакового (количественного/качественного) типа сигналов и проявляют ту же тенденцию к совместной работе. Сигналы +, – – количественного типа, они отражают уровень возбуждения – и меру эмоционального отношения +; притом сложные паттерны эмоциoнального выражения лица хорошо совместимы с общими несложными динамическими всплесками эмоций. Сигналы +, – – знаково-качественного типа: демонстративной и неестественной кажется как сложная игра эмоций по голосовому каналу +, так и сопутствующие ей слабоуправляемые статические выражения лица. При восприятии таких демонстраций как бы сам собой возникает вопрос: "Что же это значит, что он хочет сказать?".

Объединенные вместе полюса одного и то же аспекта, но разного знака и цвета можно назвать кроссаспектом (соотв. кроссфункцией). Рациональных кроссаспектов четыре: в +–, +– все входящие полюса – квестимные (а также негативные, см. признаки Рейнина для аспектов в [15]), в +– и +– – деклатимные, а также позитивные.

Как проявляется у рациональных функций рейнинский признак позитивизм/ негативизм? Первое возможное объяснение: базис одних кроссаспектов лучше передает позитивные этологические сигналы, других – негативные. Однако само по себе это кажется сомнительным: так, оба полюса +/– способны передавать эмоции и положительного, и отрицательного характера. То же самое касается отношений +/–; в случае же с логикой связь формы сигнала со знаком переживаний сигнализирующего вообще не должна иметь место. Поэтому нам кажется более уместным определить "позитивизм" и "негативизм" рациональных функций в несколько ином плане, привязав их не к переживаниям субъекта, а к социоадаптационной роли сигналов и кроссфункций в целом.

Вступая во взаимодействие, особь так или иначе рассчитывает на какую- то реакцию партнера/конкурента. Притом можно выделить два типа реакции – конвергенция (схождение) или, наоборот, дивергенция (расхождение) состояния психики партнера/конкурента по отношению к психическому состоянию особи, начавшей взаимодействие. Коммуникация первого типа больше всего подходит для трансляции состояния одной особи другим, т.е. для установления общих отношений внутри группы, для согласования мотивации особей (в т.ч. для сплочения группы) и для выработки общих действий. Коммуникация второго типа лучше подходит для выделения сигнализирующей особи среди прочих, для сигнализирования особости, возможно, даже уникальности положения одного члена группы по отношению к другим. Сигналы, нацеленные в основном на конвергенцию особей, мы будем называть позитивными, а сигналы, нацеленные на дивергентную реакцию – негативными. Далее мы постараемся показать, что эта дихотомия очень близка к признаку Рейнина позитивизм/негативизм в применении к соционическим функциям. Иначе говоря, сигналы этологического базиса +– и +– работают в основном на расхождение переживаний и позиций особей, а сигналы +– и +– – на схождение переживаний.

Анализ этого признака начнем с рассуждения о типе реакции адресата на воспринятый сигнал. Здесь речь идет о реакции не осознанной и не спланированной, а спонтанно-рефлекторной: она, кроме прочего, информирует отправителя, что его сообщение воспринято. По своему типу эта неосознанная реакция может совпадать с сигналом, а может и нет. В первом случае имеет место некоторое подражание принятому сигналу (хотя, возможно, в ослабленном либо деформированном виде); в реакциях второго рода, наоборот, подражание исключается либо даже (если все-таки имело место) рассматривается как явное неприятие сигнала или вообще как вызов. Легко сообразить, что реакция- подражание (мимезис) связана с конвергентым действием сигнала: таким образом адресат дает отправителю знать, что он "вошел в положение", да и сам мимезис подразумевает сдвиг внутреннего состояния особи к состоянию отправителя. Избежание же подражания, наоборот, свидетельствует о дивергентном понимании сигнала, поскольку сигнализирует отправителю о том, что адресат избегает входить в его положение! Последнее является весьма важным, если, скажем, сигнал является демонстрацией социального статуса: ведь имитация такого сигнала – ни что иное как претензия на статус другой, возможно, доминантной особи... Говоря шире, таких "негативных" сигналов уместно применять для обозначения неравенства социалных позиций, притом не только доминирования, но и подчинения (пример – демонстрация страха перед доминантом; понятно, что сам доминант от этого не станет пугатся, – совсем даже наоборот).

Из всех рациональных аспектов наиболее "негативны" в упомянутом смысле сигналы + и +. Так, естественная (= запускающаяся "на автомате") реакция на сложный моторный сигнал + – не такой же сигнал +, а ответ по –, то есть по дополнительному полюсу той же кроссфункции: общее застывание, хотя бы лишь на мгновение (после того как сигнал расшифрован, особь может поменять свое поведение). Таким образом реагируют как животные на демонстрации сородичей, так и человек – на разного рода "распальцовки" и сложные ритуальные движения, а также на речь. То же самое верно для сложных эмоциональных демонстраций +. "Нормальная" реакция – ответ по –: если на лице застыло какое-нибудь несложное эмоциональное выражение – значит, сигнал "проходит". Сложная же ответная демонстрация + воспринимается скорее как явное передразнивание или вызов.

Сигналы + и + – вполне "позитивны". Для + это понятно в силу общего назначения функции – обеспечение сопереживания путем передачи эмоционального отношения. То же самое верно для простых эмоций –, если те "работают" совместно с +: "отзеркаливание" такой эмоции не воспринимается как передразнивание (как в случае с +), наоборот, считается нормальным ответом. Сложнее обстоит дело с "позитивностью" функции +, поскольку в ее базис входят, кроме прочего, также сигналы готовности к упорной обороне статуса ("цепкие" позы), кажущиеся вполне негативными ввиду их нацеленности на остановку и запугивание противника. Однако эффект такого сигнала достигается как раз за счет "вхождения в положение" обороняющегося: таким образом конкурент прямо оценивает его готовность к противостоянию. Обычная для животного мира картина: противники, застывшие друг перед другом в крайне угрожающих позах, а удерживает их от прямой агрессии как раз действие сигналов готовности к обороне! Для сравнения, более простые позы и жесты – такого эффекта лишены, в особенности если работают вместе с демонстрацией +. То же самое касается простых эмоциональных выражений –, работающие вместе с +: из-за грубости сигнала последний плохо передает состояние отправителя, выступая скорее фоном демонстрации +.

Вспомним также, что "позитивные" кроссаспекты +– и +– имеют характер количественных, или индексных сигналов (см. предыдущий раздел), а "негативные" +– и +– – знаково-качественных. В этом смысле "позитивизм" первых вполне закономерен, ведь индексные сигналы отражают и транслируют на всю группу уровень возбуждения сигнализирующей особи. Для знаково- качественных сигналов это не так, поскольку они демонстрируют положение отправителя, а не отражают его возбуждение (точнее – отражают, но в очень неполной мере и в искаженном виде). Здесь, конечно, возможны недоразумения (как и по всем прочим соционическим дихотомиям), если психика адресата, будучи слабой по данной кроссфункции, начнет бессознателно переводить значения из "неудобного" для себя кроссаспекта в "любимый" противоположный. Так, вместо предъявленной демонстрации человек может воспринять в первую очередь уровень возбуждения демонстратора, т.е. интерпретировать сигнал в индексно-количественном плане. Возможно и обратное, если в сигнал количественного типа адресат начнет вдруг искать (и находить – на то и воображение...) знаковый смысл, по типу "Что же он хотел сказать?".

Хотя позитивизм/негативизм в указанном выше смысле не связан со знаком субъективного переживания отправителя сигнала, из самых общих соображений можно предположить, что противопоставление особей подразумевает и вызывает по большей части негативные (в общепсихологическом смысле) переживания; сближение же мотивации особей и сплочение группы (конвергенция) протекает гораздо эффективнее при применении позитивных сигналов. Это подтверждается на материале психологических портретов ТИМов; к примеру, для ЭИЭ (базовая функция +) и ЭСИ (–) в самом деле характерен эмоциональный негативизм. Однако их "зеркальники" ИЭИ и СЭЭ отличаются, наоборот, явным преобладанием мажорных эмоций, хотя в формулах их ТИМов входят те же "негативные" полюса этики. Все это заставляет нас предположить, что общепсихологический позитивизм/негативизм не является имманентным свойством аспекта, функции и даже кроссфункции, в отличии от рассмотренного выше "сигнального" позитивизма/негативизма, связанного со знаками аспектов. Так, для СЭЭ характерны подчеркнуто мажорные эмоциональные демонстрации, обычно выражающие превосходство (таким образом сказывается действие программной функции +), для ИЭИ – демонстрации надежды на лучшее (программная –). Видно, что программная функция как бы индуцирует свой позитивизм на "негативную" творческую, а также на фоновую. Это не должно нас удивлять, ведь так обстоят дела и с другими признаками, в частности, с экстра-/ интроверсией и с рацио-/иррациональностью; творческая функция работает под темпераментом программной, что заметно меняет ее характер (см. сказанное выше о характере движений и эмоций под управлением рацио- и иррациональной системы мозга). Эти соображения должны подтолкнуть нас к рассмотрению по отдельности собственных и несобственных свойств соционических функций (в числе последних, в частности, войдут вертность, нальность и "общий" позитивизм/негативизм), однако этот вопрос выходит за рамки данной статьи.

Две сенсорные функции – сенсорика воли и ощущений – очевидным образом отличаются друг от друга своим адаптационным назначением. Волевую сенсорику связывают со стремлением к доминированию, с применением силы как для агрессивной экспансии, так и для активно-оборонительных целей. Сенсорика ощущений, наоборот, служит самосохранению особи, подталкивая к выбору лучших условий проживания, управляя пищевым и пассивно-оборонительным поведением (избегание угрожающих внешних воздействий, прислушивание к ощущениям тела, к сигналам голода/сытости, боли и проч.). Эти две группы биологических функций навязывают особи прямо противоположные стратегии. С одной стороны – борьба, активность (притом сопряженная с повышенным риском) и мобилизация всех сил организма (ведь конкуренты тоже не дремлют); с другой стороны – уклонение от всевозможных угроз, минимизация затрачиваемых усилий, повышенное внимание к пищевому поведению. Первую (энергозатратную) стратегию называют эрготропной или стратегией "борьбы или бегства", вторую (энерговосстанавливающую) – трофотропной. Эти стратегии разведены еще на уровне нейрофизиологии. Считается, что за формирование базовых биологических потребностей отвечает гипоталамус [14]. Он состоит из эрго- и трофотропного отделов, заведующих функциями двух типов. Эрготропный отдел управляет симпатическими нервами периферной НС, трофотропный – парасимпатическими нервами [13].

Однако сведение сенсорики только к базовым биологическим потребностям было бы неправильным. Во-первых, отнюдь не все формы активности связаны с мобилизацией сил по подобию "стратегии борьбы или бегства". Есть также игровое поведение, в т.ч. игровая агрессия: по мнению этологов, из нее произошли такие формы поведения как смех, рукопожатие, разного рода похлопывания по плечу и т.д. Есть также важнейшая потребность в спонтанном действии, есть еще поисковая активность, причем последняя не исчерпывается лишь обнаружением новых объектов, а включает также опробование разных способов воздействия на них из имеющегося арсенала программ/действий. Кроме того, врожденные и приобретенные моторные программы сами по себе являются сенсорными актами; правда, они могут работать под управлением рациональной системы мозга, тем самим встраиваясь в основу аспекта деловой логики (как было показано выше), но могут также работать и "на себя". Все перечисленное - такие же формы экстравертной сенсорики, как и агрессия в узком смысле; эти формы, однако, менее тотальны (в плане мобилизации сил) и гораздо более разнообразны. Их функции в плане приспособления также отличаются от роли агрессии в узком смысле: они суть средства специфического и умеренного (а не тотально-подавляющего!) воздействия на среду и на окружающие особи. По нашему мнению, здесь и нужно провести линию разделения внутри , пользуясь знаками: в полюсе – останется мобилизация организма по принципу "борьбы или бегства", в полюс + войдут специфические моторные программы- автоматизмы (врожденные и приобретенные), а также поисковая и спонтанно- игровая активность.

Во-вторых, сенсорика ощущений тоже не сводится целиком к требованиям самосохранения организма (пищевое поведение, защита от непогоды, избегание физических угроз и проч.). Существует еще стремление к приятным ощущениям в чистом виде, вне связи с биологическими потребностями (т.е., предельно общий гедонизм). По своему назначению оно прямо противоположно инстинктам самосохранения. К примеру, ощущениями этого рода мотивируется спонтанная и поисковая активность; источник удовольствия здесь – новизна стимулов и действий, компенсирующая – а то и перевешивающая – страх перед возможными ошибками и проистекающими отсюда потенциальными угрозами. (Притом длительное воздержание от такой активности вызывает такую же предельно общую неудовлетворенность – "не хватает непонятно чего".) В более общем плане такие генерализованные ощущения играют подкрепляющую, вознаграждающую роль при формировании новых паттернов поведения. Сигнал здесь предельно общий ("Кайф!" или "Тоска!"), в отличии от специфических, узкоизбирательных ощущений голода, жажды, боли, недомогания. (Последние несут важнейшую информацию о потенциальной опасности для организма, поэтому должны распознаваться очень точно: если перепутает угрозы и поведет себя не так, особь запросто может погибнуть.) Признак общности/специфичности – веское основание приписать ощушениям первого типа знак "–", второго – "+".

Итак, по своему приспособительному назначению четверка полюсов сенсорных функций явственно группируется в две кроссфункции (см. конец предыдущей части). Первая из них +– охватывает потребности, прямо связанные с выживанием (ультимативно-биологические): пассивно- и активно- оборонительное поведение (в т.ч. "стратегия борьбы или бегства"), пищевые и прочие физиологические потребности организма (в т.ч., вероятнее всего, половые потребности). Вторая кроссфункция +– отвечает за более сложную моторную активность – как спонтанную, так и спровоцированную внешним стимулом, а также за поисковую активность, за стремление к новым ощущениям.

Теория признаков Рейнина приписывает функциям +– "позитивизм", +– – "негативизм". И сделанное выше развернутое их описание в качестве биологических адаптаций демонстрирует, что это совершенно не случайно. "Негативизм" +– проистекает из того, что от этих функций самым решающим образом зависит реакция особи на широкий спектр угроз для жизни: не накормился, не собрался с силами перед стычкой, не отреагировал на сигналы боли и недомогания – жди больших неприятностей. Функциям же +– изначально присущ позитивизм: спонтанная активность потому и спонтанна, что ее движет не нужда, а азарт, удовольствие приносит не столько конечный результат, сколько активность сама по себе. Поиск новых объектов/стимулов тоже сопряжен с удовольствием, вызванным не столько биологической полезностью, сколько новизной ощущений; при этом страх перед возможными угрозами подавляется, чтобы не мешать поиску. Так что позитивизм/негативизм сенсорных функций вытекает прямо из их приспособительной роли.

Кроме того, напрашивается вывод, что две сенсорные кроссфункции обеспечиваются действием двух разных подкорковых систем мозга. С одной стороны это упомянутый выше гипоталамус: в нем расположены центры голода, жажды, страха, он управляет вегетативными процессами в организме (+), в т.ч. половым влечением, эрготропные его отделы включают стратегию "борьбы или бегства" –. Таким образом гипоталамус управляет обеими "негативными" сенсорными функциями. "Позитивные" же функции +– связаны, как это показал В.Л.Таланов, с таламусом – тoчнее, с подкорковыми ядрами (хвостатое ядро, прилежащее ядро), составляющими вместе с неспецифическими ядрами таламуса общую систему модуляции мозга [12]. "Хвостатое ядро связано с хранением моторных программ – главным образом двигательных автоматизмов, выученных движений, навыков, тогда как прилегающее ядро – более древняя структура – причастно к хранению врожденных поведенческих программ... Дофаминергические нейроны прилегающего ядра играют ключевую роль в получении человеком и животными приятных ощущений. Кроме того, в прилегающем ядре много нейронов новизны, реагирующих импульсацией на новые объекты и на неожиданности... что сопровождается чувством гедонистического удовольствия, субъективно переживаемого наслаждения" [12].

Напрашивается также вывод, что две сенсорные кроссфункции заведомо отличаются друг от друга своей чувствительностью по отношению к слабым сигналам, или, в понятиях психофизиологии, признаком силы/слабости по возбуждению. Так, сенсорика объекта должна быть более "слабой", поскольку для точного распознавания объекта слабые сигналы, мелкие детали могут быть решающими. Для сенсорики множества слабые сигналы не столь уж важны: функция – так или иначе информацию упрощает, по аспекту + игнорирование совсем уж слабых сигналов даже желательно (не считать же каждого мелкого пятнышка за отдельный объект!). Здесь, скорее, желательна однозначность выделения данного объекта среди прочих, то есть более крутой наклон характеристической кривой после умеренно высокого порога, что и значит сильные нервные процессы в узком смысле. В. Таланов в статье [12] прямо связывает силу нервной системы по возбуждению с работой таламической системы активации мозга, подкорковые ядра которой обеспечивают действие кроссфункции +– (см. предыдущий раздел); на ту же кроссфункцию завязана поисковая активность, для которой (согласно приведенным выше соображениям) сила нервных процессов по возбуждению является предпочтительной. Все эти соображения указывают если не на стопроцентную верность вывода о ведущей роли таламической системы в работе кроссфункции +–, то хотя бы на очень хорошую согласованность этого вывода с представлениями нейрофизиологии.

В той же работе [12] Таланов связывает слабость НС по возбуждению с действием гиппокампа. Возможно, гиппокамп играет некоторую роль в работе кроссфункции +– (сенсорика объекта), поскольку он обеспечивает выделение слабых компонентов сигнала с последующей их обработкой, что облегчает опознание объекта.

Остановимся сначала на статическую интуицию . Для того чтобы объект/процесс вызвал в сознание образ другого объекта/процесса, в психике должна наличествовать ассоциация, или соответствие между ними. Собственно, к аспекту следует относить саму ассоциацию (соответствие), взятую в качестве особой информационной сущности, поскольку обе стороны ассоциации – ощущаемое и подразумеваемое – могут относиться к другим аспектам: логика (разного рода сигналы, см. раздел 4), сенсорика и даже этика.

Оговорив таким образом принцип статической интуиции, несложно заметить, что без функции вообще невозможна языковая коммуникация человека. Именно она обеспечивает "вторые" (= речевые) сигналы значениями: лингвистический знак – ни что иное как произвольное соответствие (ассоциация) означающего с означаемым. Так, со словами (последовательностями фонем, или точнее, если вспомнить о зеркальных нейронах – речедвигательными паттернами) ассоциированы их значения; фонемы, в свою очередь, можно означать буквами, а если понадобится – чем-нибудь другим, скажем, кодом Морзе. В этом плане видится и адаптационная роль статической интуиции: она прежде всего служит коммуникации, обеспечивая функционирование всевозможных знаковых систем (потому ее с полным правом можно звать также интуицией значения).

Возможно, отнесение всей сферы языковых значений ("вторых сигналов") к одной лишь функции может показаться необоснованным, по крайней мере из-за того, что в соционике не обнаружено никаких преимуществ черных интуитов над сенсориками в сфере языковой компетенции. И те и другие вполне успешно пользуются языком. Однако между ними есть важнейшее стилевое отличие, касающее богатства ассоциаций. У интуитов смысловые ассоциации заведомо шире, подвижнее (менее привязаны к фактам и обстоятельствам) и, в целом, нетривиальнее; сенсорики же предпочитают проверенные, конкретные значения, привязанные к конкретным объектам. Да и доминирование одной из функций (в случае – сенсорики) отнюдь не ведет к невозможности работы ее антагониста. По сути ситуация здесь такая же, как с отнесением произвольной моторики к рациональному аспекту (см. раздел 4), несмотря на то, что при подавлении системы рациональной активации мозга моторные зоны коры продолжают функционировать (ослабляется лишь контроль, то есть меняется главным образом стиль движений). Что любопытного, данные В. Таланова указывают на сниженную память на названия предметов у интуитов [14].

Одно из важнейших свойств языковых знаков – произвольность, или условность (по Ю. Лотману), выражающаяся в принципиальном отсутствии сходства сенсорных образов означающего и означаемого: звуковой образ слова не имеет ничего общего с его значением. Отсюда – произвольность таких знаков: один и тот же объект с одинаковым успехом можно означать совершенно по-разному. (Для сравнения, пиктограммы, равно как и часть иероглифов, являющиеся стилизованными образами реальных объектов, в указанном смысле не произвольны; их обычно называют иконическими знаками.)

Более того, по нашему мнению требование произвольности знака (= отсутствие сенсорного сходства означающего с означаемым) распространяется не только на языковые знаки, но вообще на весь аспект . Таким образом вне сферы интуиции остаются сугубо сенсорные ассоциации: часть-целое, соседство объектов (как в паре ложка-тарелка), разные модальности образа одного и того же объекта (скажем, вид объекта и издаваемый им звук), простые условнорефлекторные связи (совместное действие двух сенсорных раздражителей – скажем, свет лампочки и пища в кормушке), а также иконические знаки (см. выше). Ведь интуиция, в конце концов, антагонист сенсорики, недаром соционика связывает ее лишь со скрытыми, неявными свойствами объектов; потому и ассоциации по одному лишь сенсорному принципу нельзя считать интуитивными объектами.

По сравнению с сугубо сенсорными ассоциациями лингвистические знаки отличаются еще одной принципиальной особенностью. Упрочение ассоциации по соседству или простого условного рефлекса требует тренировки, многократного совместного предъявления ассоциируемых объектов/стимулов. В отличии от этого языковый знак можно установить одним лишь объяснением: "Это – значит то". Это существенно повышает скорость и продуктивность обучения, в особенности в раннем детском возрасте, в сенситивном периоде освоения языка. По-видимому, здесь действует особый механизм, отличныий от формирования "обычных" сенсорных и сенсомоторных ассоциаций, развившийся в ходе эволюции в качестве адаптации, ускоряющей обучение. Мы склонны думать, что этот механизм является общим для всей сферы статической интуиции, а не только для языковых способностей (на этот вопрос вернемся к концу раздела).

Подключим к анализу интуиции значения аспектные знаки. Полюс + должен охватывать сложные, детальные ассоциации. Последнее надо понимать прежде всего в смысле узкой специфичности: паттерны входа и выхода (= означающее и означаемое знака) однозначно связаны друг с другом при очень узком диапазоне возможных вариаций на входе – в противном случае знак вообще не срабатывает. В этом смысле язык отличается сильнейшей специфичностью: слова с совершенно разными значениями могут отличаться всего на одну букву, и наоборот, слова-синонимы могут звучать совершенно по-разному. Этой своей особенностью язык похож на так называемого хэш-кода (hash coding) в компьютерном программировании.

На обратном полюсе – находятся ассоциации/знаки "широкого профиля", допускающие широкое толкование одного и того же означающего в зависимости не только от контекста, но также от системы представлений субъекта. В лингвистике таких ассоциаций "широкого профиля" и высокого уровня неопределенности иногда называют символами и теория противопоставляет их знакам. Отметим, что немалая часть обычных знаков + тоже допускает толкование и расширение смысла, т.е. перевод в –: это происходит при метафорическом применении, не предусмотренном обыденной языковой практикой. Отметим еще, что "широким" знакам в целом не свойственна дискретность "обычных" знаков +: их значение текучее, смысл – расплывчат (недаром в теории лингвистической относительности Сепира-Уорфа рассматривается не просто смысл, а "облако смыслов"), валидность – не строгая (означающее либо подходит, либо не подходит данному означаемому), а количественно- относительная (подходит в некоторой степени). Tаких расплывчатых понятий масса: часто встречаемые (в т.ч. в соционике) примеры – "идея", "душа", "творчество", "смысл", т.д., и их производные.

Отметим, что расплывчатость смысла – может являться как недостатком, так и преимуществом. Во всяком случае, психика человека прекрасно работает с нечеткими понятиями и смыслами. Перенос смысла – важнейший литературный прием; в частности, на нем основано чувство юмора. Кроме того, перевод из + в – и наоборот позволяет эксплицировать понятия, т.е. уточнять их содержание по-новому.

Способностью пользоваться произвольными знаками обладает не только человек, но и ряд животных. Так, шимпанзе, обученные жестовому языку глухонемых, пользуются словарем порядка 800 слов (хотя с грамматикой у них похуже – примерно на уровне 3-4-летних детей). Этолог В.С. Фридман считает, что настоящий "языковой барьер" пролегает отнюдь не между человеком и прочими приматами, а между низшими и высшими обезьянами [18]. Аргументируется он тем, что у низших обезьян существуют видоспецифические знаки-сигналы (так, у верветок обнаружено три разных крика тревоги для разых типов угроз), тогда как у высших обезьян таких сигналов не обнаружено. Вместе с тем шимпанзе могут вырабатывать свои знаки – но у разных групп они получаются существенно разными, тогда как "aппаратно встроенные" видоспецифические знаки утеряны. Среди птиц похожей знаковой гибкостью отличаются вороновые [21].

Отметим, что видоспецифические сигналы животных (аспект +, см. раздел 4) не являются интуитивными знаками в оговоренном нами смысле, хотя у каждого из них есть свое значение, не связанное прямым образом с сенсорной формой сигнала. Конечно, из сигналов типа + можно составлять означающие (как и обстоит дело в речи), однако "значения" большинства этологических демонстраций "аппаратно встроены", т.е. являются частью генетической программы вида и в таком смысле не произвольны. Действие таких сигналов обычно объясняется т.н. релизерной концепцией, согласно которой программа ответа запускается автоматически (англ. release – запуск). Однако в этологии накопилось немало сведений о том, что высшие животные способны извлекать смысл из сигналов и демонстраций сородичей [19]. Это значит, что автоматическая реакция замещается моделированием побуждений демонстратора (в т.ч., что очень важно, социальных намерений – побороться за статус, заполучить союзника и т.п.). Почему мы считаем, что эти модели относятся к аспекту интуиции? Из-за их неявности (в узком смысле): они могут приписывать демонстратору "истинные" намерения, не имеющие ничего общего с сигнализируемыми. И наоборот, они же могут подсказать особи придерживаться поведению, не имеющему ничего общего с ее настоящими побуждениями (в т.ч., притворяться). Точнее говоря, они способны заставить индивида отказаться от автоматически запускаемой (релиз-эффектом) реакции на сигнал и выбрать совершенно иную реакцию, подсказанную и опосредованную сработавшей в психике моделью ситуации. Таким образом модели действий/намерений находят применение как в рефлексивном, так и в деятельностном плане. В том и состоит вторая главная адаптационная функция интуиции, притом как статической, так и динамической , поскольку модель может отражать также ожидаемые изменения побуждений в ответ на какое-нибудь действие (об этом см. следующий раздел).

В этологической литературе способность к моделированию побуждений других особей обозначается не слишком удачным, на наш взгляд, термином "theory of mind". В частности, такой способностью обладает большинство обезьян и некоторые виды птиц.

Отметим, что и в коммуникационном, и в моделирующем применении интуиция работает с сигналами по рациональному аспекту: это и означаемое знака, и социальное действие, запускающее модель типа theory of mind. Выше была выдвинута гипотеза об особом характере интуитивных ассоциаций, а именно о предельной легкости их формирования по сравнению с сенсорными ассоциациями. Совершенно очевидно, что это очень важно не только для освоения сигналов- знаков (у человека – языка), но также для накопления социального опыта в виде моделей, связывающих социальные действия с побуждениями особей и с отношениями внутри группы. Способность быстро строить theory of mind и легко пользоваться ею – важнейшее преимущество в социальной конкуренции. Скорее всего, это и определило развитие интуитивной функции в ходе эволюции; притом возникшая ассоциативная система естественым образом оказалась замкнутой на важнейшую для социальной жизни сигнальную сферу, то есть на рациональные функции. Сенсорные же ассоциации остались "за бортом" усиленной интуитивно-ассоциативной системы.

Судя по всему, из функции моделирования неявных побуждений ("сути") особи у человека выросло третье, инструментальное применение статической интуиции, нашедшее отражение в самом названии – "интуиция возможностей". Строго говоря, выходом модели типа "theory of mind" являются как раз возможности для "нештатного" (в рамках автоматического релизерного эффекта) социального действия, для использования ситуации и социальных партнеров "иным" способом. Подчеркнем, что даже у высших приматов интуитивное моделирование применяется почти исключительно к социальной жизни, а не к неживым объектам (орудиям): применяемые обезьянами орудия труда просты и сугубо наглядны в своем действии. Вообще, по уровню социального интеллекта обезьяны уступают человеку намного меньше, чем по инструментальному интеллекту: это выявлено путем сравнительного тестирования человеческих детей и шимпанзе разного возраста [8]. Судя по всему, интеллектуальный рывок Homo sapiens по сравнению с прочими приматами связан не только с речью, но также с резко возросшим применением изначально социальных структур и функций мозга в сугубо "асоциальных", т.е. объектно-ориентированных, инструментальных целях. К этому вопросу мы вернемся в следующей части, где будет рассмотрено взаимодействие рацио- и иррациональных функций у человека.

Модель типа theory of mind и (шире) интуицию возможностей можно также понимать по сравнению с ее прямым антагонистом : – это знание-сила (по Ф. Бэкону: "Scientia est potentia"), альтернативное проявление спонтанного действия и (возможно) доминирования, но в плане не-явных зависимостей действий и результатов. К неявным возможностям можно применить аспектные знаки по знакомому критерию специфичности/широты. В полюс + войдут возможности, требующие соблюдения множества детальных условий ("тонкое знание-сила"). Притом владение такими инструментами мотивируется не столько их объективной полезностью, сколько самим ощущением власти знания над субъектами и объектами, в пределе доходящее до своеобразного "опьянения возможностями". Это по сути равнозначно стремлению к спонтанной активности, к воздействию на субъекты/объекты широким спектром способов, только не в явном, физическом +, а в неявном плане. В полюс – входят модельные инструменты более общего применения (в пределе тяготеющие к универсальностью и даже всемогуществу). Здесь можно усмотреть тенденцию к "мобилизации сил", но не в физическом плане, как у функции –, а в плане неявных возможностей: деятель уповает не на множество узкоспецифических инструментов, а лишь на небольшое их число, но более мощных и универсальных. Нередко последние отличаются сугубо "взломным" действием, совсем как у – (по типу "Против лома нет приема").

В качестве иллюстрации дихотомии +/– в инструментальной деятельности человека можно сравнить работу компьютерных программистов и хакеров: первые создают огромное множество программных функций, вторые, наоборот, ищут "взломных" лазеек, простых способов выключения либо переделки уже запрограммированных функций и возможностей.

Важнейшая адаптационная роль функции – предсказание социальных действий партнеров/конкурентов в зависимости от ситуации, а также моделирование возможного изменения внутригрупповых отношений в ответ на те или иные социальные действия. Иначе говоря, модели theory of mind (см. предыдущий раздел) включают в себе два компонента – статический и динамический : моделированию подлежат как побуждения особей в статике, так и возможные их изменения (динамика).

Кроме того, функция , по подобию , у человека может применяться не только в социальном, но также в инструментальном плане, по отношению к любым объектам и системам. С ее помощью сознание работает с причинно- следственными связями, моделирует зависимости функционирования систем от разного рода параметров действия. Вообще, изменение любой величины во времени она представляет в виде функции (с возможной зависимостью от ряда параметров), допускающей экстраполяцию в будущем и в прошлом; так люди моделируют курс акций на бирже, численность разных видов в экосистеме и пр. (Притом каждый слом тренда требует создание новой динамической модели, потому что экстраполяция на основе старого тренда будет заведомо неверной.)

Следующий шаг – выбор критерия простоты/сложности моделей перемен для выделения полюсов +/–. По подобию статической интуицией, критерием сложности выберем детальность определения модели и, в еще большей степени, ее специфичность, т.е. зависимость картины ожидаемых перемен от изменения какого-нибудь параметра (-ов). Пример – предсказание реакции особи на социальное действие: в зависимости от интенсивности последнего реакция может меняться в весьма широких пределах, притом малое изменение действия может привести к качественно иной реакции (пресловутая "последняя капля"). Другой полюс – – менее специфические модели более широкой валидности, в которых зависимость ожидаемых перемен от параметров действия не столь сильна и имеет скорее качественный, а не количественный вид. Крайний пример: "Что бы ни делал я, он поведет себя так и так, если не произойдет что-то совсем из ряда вон выходящее".

Похожим образом функция действует и назад во времени, только в этом случае модель выдает не ожидаемое будущее, а вероятное прошлое, т.е. имеет место реконструкция прошлого по результатам настоящего: "Отчего началось все это?", или точнее: "Какие причины и какое соотношение сил привели к нынешней ситуации?". Здесь могут работать оба полюса: + – детальная реконструкция, точная подгонка параметров прошлого; –, наоборот - более грубая реконструкция, чаще всего, качественного типа. Наконец, полюса интуиции перемен проявляются также в оценке временных интервалов, разделяющих события. В случае – есть просто причина и последствие, но не точная временная зависимость второго от первой; в случае +, наоборот, наступление последствий моделируется как функция от времени.

Модели по аспекту – это не "знание-сила" (как в случае с , см. предыдущий раздел), а скорее знание-ощущение (по аналогии с аспектом ). В самом деле, моделирование изменений требует некоторой отстраненности, пассивного наблюдения процессов вместо активного вмешательства (ведь последнее чревато неизбежным искажением модели). Притом для моделирования по полюсу + более характерно затягивающее созерцание типа "Что же из этого выйдет?", с тонким взвешиванием разных действующих сил и неспешным мысленным "пережевыванием" деталей развития ситуации, пока модель не "устаканится". Моделирование –, наоборот, отличается скорее внезапностью прозрения ("А вот-то за X следует Y!"); мелкие детали развития ситуации не вызывают такого интереса, последний направлен преимущественно на резкие, этапные перемены (переломы?) развития.

Полюса статической и динамической интуиции образуют два кроссаспекта: +– и +–, в каждом из которых обнаруживается существенное сходство и взаимодополняемость моделей. Так, грубая форма интуиции перемен –, предсказывающая лишь смену одного состояния другим, но не точный ход процессов и не точная их зависимость от интенсивности действия, очень похожа на дискретную ассоциацию +, разница лишь в том, что ассоциированные паттерны разнесены во времени: состояние "до" – и состояние "после". Иногда смена состояния, то есть собственно модель по –, является дополнением более детальной модели по +, приписывающей паттерну действия (возможно, +) какое-то значение. В таком случае модель строится сразу по всему кроссаспекту +–. Возможный пример из инструментальной области: действие и его следствие связаны как статической ассоциацией (каждой функции машины соответствует команда, вводимая через пульт управления), так и простой динамической моделью: ввел команду – [подождал] – получил результат. Это лучше всего видно на примере компьютерных команд.

В свою очередь детально-специфические модели изменений + в некотором смысле похожи на "текучие" ассоциации –. Если взглянуть на модель развития как на ассоциацию (состояние "сейчас" – состояние "потом"), текучий вид последней прямо связан с зависимостью от параметра (-ов): при непрерывном изменении параметра (сажем, интенсивность социального действия) непрерывно меняется и развитие системы, и ее конечное состояние. С другой стороны, "текучие" ассоциации и знаки – можно представить в виде функций, зависящих от параметра. Так, смысл знака может сильно зависеть от расставленных в контексте акцентов, и чтобы его модель была полной, она должна включать также зависимость (-и) означаемого от разных параметров контекста.

Сравнение двух интуитивных кроссфункций четко обнаруживает качественный (дискретный) характер моделей +– и, наоборот, количественный (непрерывный) характер моделей +–. Это новый и весьма неожиданный результат, поскольку до этого в соционике вопросный признак связывали то с дихотомией рацио-/ иррациональных функций [4], то с признаком статика-динамика (исходя из особенностей моторики [5] и восприятия [11] статиков и динамиков). Однако с учетом знаков функций все оказалось несколько сложнее. Напомним, что количественный характер обнаруживают также деклатимные рациональные кроссаспекты (см. раздел 7); квестимные же логика и этика, наоборот, имеют знаково-качественный характер. Квестимную сенсорику мы выше назвали сенсорикой множества/конфигурации, в противовес деклатимной "сенсорике целого", то есть в основе этого признака снова обнаруживается критерий целостности/дробности. Похоже, что основа оказывается общей для всех информационных аспектов: квестимность – это дробность и дискретность, деклатимность – целостность и непрерывность образов, сигналов, моделей.

Согласно теории признаков Рейнина полюса "дискретной" интуиции +– – позитивные, "непрерывная" же интуиция +– – негативная. В ходе анализа сенсорных кроссфункций было обнаружено, что они сформировались для решения разных адаптационных задач и связаны с разными подкорковыми системами мозга: "негативная" кроссфункция +– решает задачи самосохранения организма и связана с гипоталамусом, "позитивная" +– отвечает за поисковое поведение и за спонтанные действия и связана с ядрами таламической системы мозга. Вопрос: можно ли выдвинуть аналогичные аргументы для объяснения "позитивизма" и "негативизма" интуитивных кроссфункций, и как вообще понимать эти качества применительно к интуиции?

На первый взгляд негативизмом следовало бы отличаться вообще вся функция , поскольку она связана с моделированием будущего, а значит, с выявленнием всевозможных потенциальных угроз. Функция же моделирует потенциальные возможности для действия, что следовало бы придавать ей позитивизм. Однако на самом деле все несколько сложнее. Во-первых, что касается выявления угроз, для этого требуется тонкость и четкость модели, учет всех параметров ситуации, поскольку от них существенным образом зависит как уровень, так и вид опасности; неразличение разных угроз чревато неадекватной реакцией и оттуда – прямым риском для жизни. Понятно, что полюс + для этой цели подходит, а – нет. Во-вторых, противодействие угрозам требует действий, притом не только физических сил, но и неявных инструментов . Более того, по подобию необходимости в мобилизации сил (–, см. раздел 8) в момент опасности уместно применение инструментов более широкого, хотя и более грубого действия. Таким образом снижается вероятность oшибочного выбора инструмента в ситуации нехватки времени для анализа (ведь на обозначившуюся угрозу надо реагировать быстро). В конце предыдущего раздела было упомянуто о том, что грубые инструменты – отличаются некоторой "взломностью" действия, что делает их подходящими для общих активно-оборонительных целей. В итоге оказывается, что "негативные" задачи обнаружения угроз и активной обороны лучше решаются кроссфункцией +–; оттуда и следует негативизм (в полном согласии с теории признаков Рейнина!) последней.

С другой стороны, владение множеством тонких неявных инструментов +, подобно владению широкого спектра физических программ действия +, способствует достижению весьма разнообразных целей; для реализации этого разнообразия эволюция "пришила" эти аспекты к инстинкту спонтанной активности. Полюс же –, работающий в дополнении к +, способствует применению инструментов отложенного действия: совершил действие сейчас – жди результата потом. Оттуда и "позитивизм" (в согласии с теорией Рейнина) кроссфункции +–.

Пока нам неизвестно, каким подкорковым структурам следует приписать действие двух интуитивных кроссфункций. В. Таланов высказал мнение, что к механизмам интуитивной тревоги (+) причастен гиппокамп, поскольку тот обеспечивает выделение слабых компонентов сигнала с последующей их обработкой по частям [12].

По сравнению с прочими видами человек – существо не просто социальное, а гиперсоциальное. Рациональная система мозга у него развита несомненно сильнее; антропогенез отмечен прежде всего быстрым ростом передних отделов коры мозга, в которых, по мнению В. Таланова, локализованы рациональные функции психики [12]. Кроме того, у человека существуют очень тесные – гораздо теснее, чем у прочих видов – взаимосвязи рацио- и иррациональных функций. Эти взаимосвязи, на наш взгляд, проявляются по трем главным направлениям:

• рациональная система берет на себя некоторые объектные, т.е. не связанные напрямую с сигнальным обменом функции;
• объекты (вещи) исходно несоциальной природы превращаются в социальные сигналы и в носители общественных отношений, тем самым беря на себя "рациональные" функции;
• взаимными сильно стимулирующими обращениями друг к другу рацио- и иррациональные функции выстраиваются в контуры самовозбуждения психики – тот самый "информационный метаболизм", с моделирования которого началось развитие соционики.

Рассмотрим эти пункты по порядку.

Хороший пример "не-социального" применения рациональных функций – математические способности человека: математические операции существенно завязаны на динамическую логику, конструирование моделей и доказательства суждений – на логику статическую. Понятно, что движущей силой развития логики в ходе антропогенеза выступала отнюдь не какая-то там потребность в математические способности – животные прекрасно обходятся без них (попугаи и шимпанзе могут считать лишь до семи). Двигателем развития выступала потребность в социальное сигнализирование и структурирование, точнее, конкуренция по этим параметрам; однако исходно социальные функции мозга в ходе эволюции развились до такой степени, что, начиная с некоторого уровня, оказались в состоянии выполнять весьма сложные задачи, не связанные напрямую с социальной конкуренцией. Это не только математика, но также анализ сложных систем и конструкций самой разной природы, где работает структурная логика: анализ механических устройств, электрических схем и даже анализ самого мышления человека (в рамках психологической и философской интроспекции). Так, выражения вроде "с точки зрения ...", "на основании ...", "в пределах ...", "в плане", "на фоне", "с другой стороны" и т.д. (входящие, согласно [6], в семантическое поле белой логики) – все они исходно возникли для описания пространственных отношений и взаиморасположений объектов; последние же весьма важны для оценки статических социальных сигналов (см. раздел 5), в т.ч. для моделирования социальной иерархии (выше-ниже и пр.). Однако те самые выражения (что, судя по всему, значит – те самые способы представления!) впоследствии стали широко применяться в анализе и описании работы сознания и мышления. Таким примерно образом сфера структурно-логического анализа распростерлась очень далеко за пределами этологического базиса функции .

Особый интерес с точки зрения социальных наук представляет анализ трудовой деятельности, которой подавляющее большинство социоников уверенно включает в аспект . Согласно общепринятым сегодня представлениям назначение труда, как и вообще всей "рациональной" деятельности человека, состоит в принесении какой-нибудь пользы (обычно – материальной). Однако если даже польза и входит в этологический базис черной логики, это польза не инструментально-объектная, а социальная. Иными словами, главная цель гипотетического прото-труда и, шире, прото-деятельности, из которых впоследствии развились более поздние формы – это воздействие на окружающие. Свойства же конечного результата деятельности (изделия труда) – критерий уже вторичный и притом относительный: если общество оценит, значит, изделие хорошее (даже если не несет никакой практической пользы; пример – культовые вещи), если же нет – плохое (даже если им вполне можно пользоваться; пример - "морально устаревшие" товары, хотя, разумеется, ни о какой морали в узком смысле здесь речь не идет). Оценка изделий в тенденции все-таки сходится с их физической полезностью, однако этому зыбкому правилу всегда найдется масса контрпримеров.

"Истинно социальные" же функции труда/деятельности большим секретом не являются, но в целом их считают чем-то вроде атавизмом; любопытно, что ими ежедневно пользуется любой прапорщик в армии, тогда как ученые-экономисты стараются вообще не вспоминать о них. Во-первых, если человек делает что-то по приказу другого, это является своего рода сигнал-ответом: подчиняющийся смиряется со своим более низким статусом. С другой стороны, чем больше народу работает на данного человека, тем последний важнее и влиятельнее в самом что ни есть прямом этологическом смысле; недаром во всех культурах демонстративное манипулирование множеством подчиненных считается несомненным признаком высокого положения. Кроме того, совместная деятельность (труд) содействует сплочению группы. Если хотите, труд даже делает человека безопаснее с сугубо физической точки зрения: пока работает, он не может драться, т.к. его внимание и энергия "связаны" рационально-планирующей системой мозга, удерживающей прямую агрессию. (С этой точки зрения поговорка о том, что "в пустых руках рождается порок", обычно приписываемая т.н. протестантской трудовой этике, – не более чем отголосок древнейшей этологической оценочной программы: занятый чем-нибудь индивид заведомо безопаснее незанятого...) Наконец, занятие сложной деятельностью (это уже полюс +) обеспечивает индивиду выделенное социальное место профессионала (специалиста) почти во всех культурах.

В основе социальной оценки качества/полезности труда можно обнаружить те самые критерии, при помощью которых оцениваются сигналы этологического базиса +. Прежде всего это произвольная управляемость действия по строго заданным критериям, что лучше всего видно на примере квалификации. Мало просто сделать даже работающую вещь, нужно еще следить за технологией (делать все как надо, а не как сподручнее!). Более того, специалист должен обладать еще избытком компетентности (знаний/умений), чтобы по запросу извне мог выполнить без "отсебятины" целый спектр сложных и нетривиальных заказов. По сути это те же критерии, по которым оценивается мастерство танцора или гимнаста (см. раздел 6), только в применении не к физическим движениям, а к обработке изделия труда по заданному множеству требований. Притом последние могут быть и материальными, и нематериальными, как в случае с интеллектуальным трудом. Чем выше мастерство специалиста, тем выше оценивает его общество (в т.ч. гильдия профессионалов). При сравнении же разных технологий более "продвинутой" считается та из них, которая позволяет более тонкую обработку изделия и, что очень важно, более легкую перенастройку под разные заказы из заданного спектра. Пример: гибкие автоматизированные системы (ГАПСы) из-за своей способности к перенастройке под задачи очень широкого спектра считаются стоящими "выше" обычных конвейерных линий, хотя их производительность, как правило, ниже, а стоимость заведомо выше.

Важнейшая особенность социальной оценки сложной деятельности/труда – нелинейная зависимость от качества выполнения: даже небольшое улучшение, как правило, приводит к весьма заметному росту оценки (в т.ч. в денежном выражении). В этом нет ничего удивительного, если вспомнить этологический базис функции +: демонстрация – орудие конкуренции, малейший перевес одного демонстратора над другими делает его победителем. Так обстоит дело и у упомянутых танцоров и гимнастов: стоит одному из них чуть-чуть превзойти конкурентов в мастерстве движений – и его признают лучшим, а прочие остаются "просто хорошими".

По тем же "социальным" критериям нередко оценивают и изделия труда (и, шире, результаты деятельности). Малейшее улучшение параметров изделия делает продукцию конкурентов "морально устаревшей" вне связи с реальной эксплуатацией и с экономической рентабельностью в узком смысле. Здесь технические параметры выступают в роли такого же критерия качества, как и совершенство разных элементов гимнастического упражнения. Кроме того, потребление таких "крутых" продуктов – тоже демонстрация сугубо этологического толка: "Смотрите какие мастера на меня работают!". Лучший тому пример – современный рынок автомобилей и компьютеров.

По нашему мнению, дихотомия –/+ по сути совпадает с дихотомией абстрактный/конкретный труд в политэкономии Маркса. Абстрактным Маркс называл отнюдь не интеллектуальный труд – наоборот. Абстрактным, или трудом вообще, он называл простые неквалифицированные действия по обслуживанию работающих машин, скажем, нажатие на рычаг через заданный интервал времени. Его противоположность – труд ремесленника, мастера или квалифицированного рабочего, требующий специфических сложных, неотчуждаемых от человека умений.

К полюсу – несомненно надо отнести также деньги и капитал, как предельно общая (свернутая) форма социального действия. С этой точки зрения, в деньгах напрямую выражается количество простого труда (ведь они одного и того же полюса –); на этом основывается трудовая теория стоимости товаров. Стоимость же сложного труда + выражает не его количество, а его социальная оценка (см. выше). Нам кажется справедливым замечание некоторых социологов, что стоимость продуктов сложного труда оценивается не по А. Смиту, а скорее по Фоме Аквинскому: цена, учил последний, должна отражать социальный статус производителя (а последний, в свою очередь, определяется относительной сложностью и "продвинутостью" применяемой технологии).

То, что вещи могут выполнять роль социальных сигналов – факт известный и никем не оспариваемый. Примеров тому масса: деньги, документы, военная/ милицейская форма, но также модная либо просто "крутая" одежда; вообще, большинство потребительских вещей "обвешано" социальными значениями [1].

Сигнальность (читай: социальность!) данной вещи выражается в том, что она ассоциирована со специфическим означаемым, т.е. вещь-означающее и сигнал-означаемое образуют знак (аспект ). "Вещевой" знак функционирует примерно так же, как и знак языковый (см. работу Ж.Бодрийяра "К критике политической экономии знака" [1]), только "наоборот", поскольку во втором случае сигнал является означающим, а вещь – означаемым, в первом же - наоборот. В итоге при предъявлении и оценке "знаковой" вещи существенно задействуется рациональная система мозга. Несколько огрубляя, можно сказать, что смотрящий на социализированную вещь человек как будто видит поверх вещи другого человека, который что-то говорит, машет руками и проч. Конечно, в норме это не осознается, однако с точки зрения базиса задействованной рациональной системы все обстоит именно так. Более того, к социальной вещи человек относится также "социально", как будто к человеку: он может "слушаться" ее, "подчиняться" ей, но и наоборот, "строить" (= дисциплинировать) ее, "наводить порядок" и т.п. В итоге поле применения всех перечисленных (да и многих других) социальных действий расширяется, включая в себя, кроме живых людей, еще и мертвые вещи.

Подчеркнем, что социализация вещей в описанном смысле – способность почти исключительно человеческая. Что касается прочих видов животных, даже самым "продвинутым" из них это под силу в очень ограниченной мере. Так, в контролируемом эксперименте шимпанзе научились пользоваться "деньгами" – зарабатывать жетоны, нажимая на рычаг машины, и обменивать их на лакомства и игрушки (их выдает автомат). Однако это – крайне жестко контролируемая ситуация, притом даже здесь жетоны не становятся самодействующими социальными отношениями в узком смысле: зарабатывая их, можно получить лакомство – но нельзя продвинуться в иерархии (наоборот, альфа-самец отнимает жетоны у кого захочет). Судя по всему, "способность" вещей к социальному самодействию – или точнее, способность психики ассоциировать с мертвыми объектами социальные действия и значения – развилась у человека вместе с речью, поскольку и то и другое подразумевает рост мощности ассоциативного аппарата (функция , см. раздел 10), а также усиление взаимодействия рацио- и иррациональной сфер психики (ведь вещь – сенсорный объект, социальные же сигналы входят в сферу компетентности рациональной системы мозга).

В социологии самодействие вещей находится в центре внимания многих теорий и авторов, начиная с молодого Маркса, много писавшего про "фетишизм" и "овещнение" социальных отношений, якобы препятствующие свободному развитию общества. Люди, писал он, оказались под властью своих собственных творений – вещей, в т.ч. денег, но также и идей, т.е. идеологий ("Немецкая идеология"); в грядущем же "царстве свободы" по Марксу овещненные отношения будут лишены былой власти и, более того, полностью подчинены сознанию и воле человека и общества. Однако тот же Маркс позже признал, что если взять и отменить власть вещей, она вернется в виде прямой, неопосредованной власти одних людей над другими – т.е., говоря современным языком, в сугубо этологическом обличии. Так что власть вещей – не плохая и не хорошая сама по себе, она всего лишь побочный продукт усиления ассоциативной системы мозга в ходе антропо- и глоттогенеза (возникновения языка).

Социальная функциональность вещей способна обеспечить членов общества новыми возможностями для социального действия, радикальным образом расширяющими унаследованный этологический базис. О чем идет речь? У животных единственный инструмент социального действия и социального сигнализирования – собственное тело (в т.ч. голос) особи. Соответственно, когда приходится сигнализировать (действовать), обязательно надо войти в режим физиологического усиления соответствующей функции (обычно – логики либо волевой сенсорики): в противном случае действие не будет достаточно сильным и конкуренты легко опровергнут его более мощным контрдействием. В частности, это накладывает очень жесткие условия на продвижение в иерархии: если требующиеся для этого режимы психики физиологически слабы, о "карьере" можно вообще забыть. Однако овещненные (что кроме прочего значит – отделенные от тела) социальные сигналы и отношения в корне меняют ситуацию. Так, сигнал-вещь можно просто предъявить, не прибегая ни к какому усилению этологически-сигнальных функций психики. Когда, скажем, начальник приказывает что-то подчиненным, ему не приходится рычать и махать руками по типу альфа-самца в обезьяньей стае; статус начальника вытекает отнюдь не из его способности рычать на подчиненных (хотя, конечно, невербальных сигналов никто не отменял), а из таблицы штатов организации, из его диплома и т.д. Если кто-то демонстрирует, скажем, новый "крутой" автомобиль, этим он замещает демонстрацию вполне физическую и этологическую, вроде танца глухаря на току; притом демонстратору никаким образом не приходится самому входить в режим усиления своей функции . Таким образом овещнение социальных действий ослабляет их зависимость от базисно-этологических (= подаваемых телом/голосом) сигналов.

Здесь можно высказать еще одну далеко идущую гипотезу. Имея в свое распоряжение сигналы-вещи, предъявление и действие которых не зависит от текущей мощности соответствующей сигнальной функции психики, человеку уже не приходится маневрировать мощностью своих функций в широких пределах согласно требованиям меняющейся ситуации. (Для сравнения, у обезьян это скорее норма: сейчас – рычать и махать лапами перед носом конкурента, через 5 минут – поджимать хвост и подставлять спину доминанту.) Конечно, акценты функций у человека тоже меняются в зависимости от ситуации, но в гораздо меньшей степени, потому что большего и не требуется: под рукой всегда сигналы-вещи, которых просто предъявляют, а не "выкладывают по полной", как в случае с сигналами этологического базиса. В ту же сторону "сработало" и возникновение речевой коммуникации и языковых знаков в чистом виде, однако в силу "дешевизны" языковых сигналов их достаточно легко подделать (скажем, объявить "Здравствуйте, я ваш начальник!"); потому и никакое более-менее сложное общество не может основываться на одном лишь честном слове – нужны сигналы-вещи, притом нелегко подделываемые (золотые деньги, защищенные документы). В конечном счете все это делает психику человека более (хотя далеко не абсолютно) устойчивой. Все-таки надо оговориться, что это лишь непроверенная, хотя и весьма правдоподобная гипотеза.

Кроме того, применение сигналов-вещей делает возможным накопление социального действия и социальных отношений в гораздо большей степени, чем это возможно в популяциях высших приматов. Таким образом, условно говоря, обходится барьер конечной "мощности" людей в плане передачи сигналов по этологическому базису, что и открыло дорогу дальнейшему усложнению человеческих обществ.

Существуют сильные аргументы в пользу того, что рацио-/иррациональную связь функций психики человека обеспечивает усилившаяся в процессе антропогенеза интуиция. В самом деле, в этологическое назначение функции входит моделирование значений сигналов: "рациональные" сигналы связываются с "иррациональыми" объектами (как с сенсорными, так и с интуитивными, т.е. с другими знаками-идеями). Динамическая же интуиция моделирует возможные исходы тех или иных социальных действий, в т.ч. в зависимости от разных объектных условий. Интуиция – это мощный ассоциативный аппарат, принцип действия которого заметно отличается от обычного сенсомоторного кондиционирования (= создания условных рефлексов), прежде всего, гибкостью и быстротой обучения (см. раздел 10). Интуиция, как было показано выше, ответственна за прикрепление социальных значений к физическим объектам либо процессам (как в случае с трудом).

Почти все информационное наполнение, приписываемое в соционической традиции той или иной функции/аспекту и выходящее за рамки этологического базиса, на самом деле относится не к изолированной функции, а к интерфейсу (связи) с функциями противоположной нальности. Иными словами, почти всю "надстроечную" часть аспектной информации несут межфункциональные связи, а собственно функции в изолированном виде отвечают главным образом за этологический базис. Так, социальные значения объектов и материальных процессов, нормы в отношении вещей и труда – это сенсорно-логические связи, а не сенсорика и не логика по отдельности. Социальное действие идей, категории по абстрактным признакам, операции на идеальных объектах – интерфейс интуиции и логики. Эмоциональный "смысл" и этическое значение внешнего вида вещей, дизайна и пр., в т.ч. одежды (все это сильнейшим образом зависит от культуры) – интерфейс этики с сенсорикой. Эмоциональное воздействие и этическое наполнение идей, абстрактных понятий, моделей перемен – интерфейс этики с интуицией. Все это – культурные формы, выработанные обществом, надстройка над этологическим базисом. Ими заполнены (= программированы культурой!) межфункциональные связи-интерфейсы и лишь в очень небольшой мере – функции по отдельности.

В качестве параметров (факторов) личности можно выделить мощность связи всех четырех блоков юнговских функций по отдельности. Понятно, что одни из них будут сильнее, другие – слабее. Как это должно проявляться в поведении и в психологическом профиле личности? С учетом сказанного выше, параметры связности должны определять "размерность" функций по А. Букалову [2]. В самом деле, эффекты размерности можно неплохо смоделировать вводом параметра мощности интерфейса взаимодействия двух функций. При слабой связи осознанность "надстроечных" моделей и норм низкая; точнее, может отсутствовать сознательная избирательность ответных действий, надстроечные модели срабатывают либо рефлекторно, либо работают с ограниченным количеством освоенных норм (одно- и двухмерные функции по Букалову). Если связи сильные, их хватает не только на сравнение паттернов опыта, но еще на моделирование и, что важнее, на оценку адекватности действий, выходящих за рамки имеющихся норм и опыта (трех- и четырехмерные функции).

Связность функций должна проявляться также в лексике, в богатстве словаря по разным аспектам. Для сильно связанных функций характерен богатый язык, часто – владение/применение избыточно разнообразных понятий, с возможностью гибкого их применения и манипулирования, но без потери адекватности выражения. Лексика слабо связанных функций, во-первых, беднее, во-вторых, скована шаблонами, а попытки выйти за рамки шаблонов нередко оборачиваются неадекватностью. Богатство/бедность языка напрямую связано с размерностью функций, ведь множество доступных сознанию моделей- норм так или иначе должно проецироваться на множество наличных понятий ("нет в концепции – нет в перцепции").

Что не зависит от связи функций? Это, во-первых, невербальные проявления базиса функций (хотя есть также социальные нормы невербального поведения, их тоже нужно осваивать, но в этологический базис они не входят). Во-вторых, сила мотивации к действию по разным функциям. В отличии от подлежащих заучиванию форм проявления, сама мотивация – явление сугубо биологическое, за нее отвечают структуры подкорки мозга, тогда как за выученные формы выражения/действия – новая кора. И сила мотивации, и "стихийная" невербалика зависят от мощности отдельных функций и могут колебаться в широких пределах в зависимости от ситуативного усиления той или иной функции (т.н. функциональные состояния личности по В. Гуленко [4]), хотя их усредненный по времени баланс в среднесрочном плане более-менее постоянен. В то же время, факторы связи задают консервативную, независимую от ситуативных влияний составляющую соционического профиля личности. В самом деле, мощность связи двух отделов коры, относящихся к разным функциям, выражается количеством аксонов, "проложенных" от этих отделов к общему для них ассоциативному полю (предположительно, это зона интуиции, см. выше), и количеством ассоциативных ядер и нейронов, на которые непосредственно замыкаются связи. Однако последние, будучи уже установленными в ходе онтогенеза, остаются устойчивыми вне зависимости от ситуации, они не "размыкаются" и не замыкаются заново (разве что в совсем уж чрезвычайных случаях, главным образом при тяжелых травмах мозга), в отличии от функций, активность которых может ослабевать или усиливаться в зависимости от ситуации.

Наши наблюдения за людьми с нечетко выраженными признаками Юнга, типирование которых по разным тестам и критериям дает разные (вплоть до конфликтных) версии ТИМа, указывают на то, что факторы мощности функций и факторы связи блоков независимы друг от друга. К примеру, сильнейшая функция может оказаться слабо связанной с остальными, а пара, связанная лучше прочих – наоборот, отличаться невысокой "энергетикой" функций. Если типировщик пользуется критериями, отражающими связность функций (это на первом месте методика ШСС, а также контент-анализ), он увидит прежде всего ведущую связь (блок), а сильную "боковую" функцию сочтет подтипной чертой. Если же на первом плане критерии мощности функций (наблюдение за невербальными реакциями, типирование по внешности), сильная "одиночная" функция будет принята за базовую, а сильный блок – за подтип (инициальный- терминальный по В.Гуленко, или усиление блока по Е.Филатовой). Определение же ролей функций в модели А, равно как и признаков Рейнина, из-за сильного влияния такого подтипа приводит к противоречивым и порой крайне неожиданным результатам. В целом это указывает на возможность и даже необходимость построения соционической модели нового поколения, включающей в себя набор факторов по крайней мере двух типов – факторы мощности и связи функций. Это, однако, будет предметом другой статьи.

Литература:

1. Бодрийяр Ж. К критике политической экономии знака. 2003 / Baudrillard J. Pour une Critique de l'economie politique du signe. P., Gallimard, 1972
2. Букалов А.В. Структура и размерность функций информационного метаболизма. «Соционика, ментология и психология личности», 1995, •.2
3. Гуленко В.В. Знаки соционических функций. 1990, "16" (Вильнюс), №2.
4. Гуленко В.В. Исчезнуть, чтобы появиться вновь. Функциональные состояния личности. «Соционика, ментология и психология личности», 1995, № 3.
5. Кочубеева Л., Стоялова М. Невербальное типирование. // Соционическая газета, 2004, №1
6. Кочубеева Л.А. Новое в семантике рациональных аспектов (доклад на научно-практической конференции по применению типологии личности в управлении и кадровом консультировании) (по материалам рабочей группы по соционике при лаборатории междисциплинарных исследований ИБПЧ).
7. Лёдин В.В. Еще раз о знаках функций (2008)
8. Марков А. Найдено ключевое различие между человеческим и обезьяньим интеллектом (2007)
9. Марков А. Обезьяны способны анализировать чужие поступки (2007)
10. Стовпюк М.Ф. Эволюционный подход в соционике. // Соционическая газета: № 09 (12), 2003
11. Таланов В.Л. Краткое изложение модели «Т»: физиологической модели информационного метаболизма в психике человека (2006).
12. Таланов В.Л. Подробная кластерная структура, когнитивные и физиологические механизмы признака "иррационалы-рационалы". (2007)
13. Таланов В.Л. Маркеры доминирования эрготропной симпатической системы и нейромедиаторной активности в проекции на соционические признаки. (2007)
14. Таланов В.Л. Структура признака «интуиты-сенсорики» и его гипотетические когнитивные механизмы (2007)
15. Трехов А.В. Знаки аспектов: две точки зрения, одна реальность. // Соционическая газета, 2004, №6 (33).
16. Филатова Е.С. Возвращаясь к "знакам соционических функций" В.Гуленко // "Соционика, ментология и психология личности", Киев, 1998, № 3 (18).
17. Фридман В.С. Словарь этологических терминов (со специальным уклоном в исследованиям коммуникации животных)
18. Фридман В.С. Инстинкты (и почему их нет у человека).
19. Фридман В.С. Ритуализированные демонстрации позвоночных в процессе коммуникации: знак и стимул
20. Фридман В.С. Жестовая сигнализация шимпанзе и бонобо: не оправдала надежд, но дала перспективу
21. Фридман В.С. Символические животные – 3: произвольный знак в социальной коммуникации
22. Черниговская Т.В. Зеркальный мозг, концепты и язык: цена антропогенеза. Физиологический журнал им. И.М.Сеченова, 2006, т.92, No.1, с.84-99