Иван Попов

Обстоятельства сложились так, что к детальному изучению соционики меня подтолкнули проблемы не психологии, но футурологии – области, на первый взгляд, довольно далекой от соционики. Тогда (было это в 2003 г.) я интересовался эволюцией психики человека в ходе истории. Наткнувшись случайно на краткое изложение типологии Аушры в работах С.Б.Переслегина, по первому впечатлению я решил, что сенсорика и этика – базисные, "низшие", биологически укорененные функции, а логика и интуиция – "высшие", или надстроечные, и их "удельный вес" в психической жизни людей (и обществ в целом) растет по мере культурного и технологического развития.

На усложнение социальной и информационной среды психика должна как-то реагировать. Тем более в "продвинутых" цивилизациях, где сложность среды заведомо выходит за рамки нормы, к которой человек приспособлялся в ходе эволюции. Ведь сложность цивилизации может возрасти скачком за считанные поколения, биологическая же эволюция работает на порядки медленнее. Но под действием среды организм (в т.ч. мозг) может претерпеть модификации, не затрагивающие собственно генотип; они суть изменения нормы онтогенеза в новой среде. Пример модификации в биологии – правило Аллена, согласно которому у животных, рожденных и развившихся в более холодных условиях, выступающие части тела (уши, хвост) вырастают относительно короче, а при развитии в более теплой среде – длиннее (смысл такой модификации – снижение потерь тепла; эти изменения растягиваются на несколько поколений, не затрагивая генотип).

Сказанное выше – теория (или пусть скромнее – гипотеза) модификации психики под действием усложняющейся среды. Вопрос: как она проявляется на практике, в окружающем нас обществе? Можно ли найти и увидеть ее следствия? Как это часто происходит в социальных науках, следствия становятся видимыми только если наш взгляд вооружен соответствующей теоретической концепцией (пусть и не "единственно верной"). Без концепции это всего лишь россыпь фактов, которых можно толковать и объяснять по-разному, приписывать их действию самых разных факторов. Наша же концепция внезапно утверждает, что фактор-то на самом деле один – описанная выше "модификация сложностью".

Итак:

• Популяционные синдромы. Этим термином в психологии означают нарушения функций психики, частота которых со временем растет, с тенденцией к тому, что отклонения от нормы потихоньку сами становятся нормой. Таких синдромов много – социофобия (хикикомори), разного рода афазии и дислексии (нарушения чтения, письма, арифметических действий), гиперактивность, неспособность к сосредоточению, аутизм и пограничние к нему состояния (неспособность смоделировать личности партнеров по коммуникации), и т.д. В принципе это можно объяснить и накоплением "генетического груза" в результате подавления естественного отбора вследствии успехов медицины. Но с другой стороны, ликвидирован только физический отбор (смертность), социальный продолжает существовать (требовательность общества, в т.ч., в конкуренции за половых партнеров), так что объяснение "генетическим грузом" мне кажется неудовлетворительным.
• Расслоение популяции по способностям. В норме распределение людей по большинству признаков имеет вид колоколообразной кривой (гауссианы): небольшое количество "отличников", такое же небольшое число отстающих и масса людей со средними способностями. Но в последнее время положение меняется. Так, в школах разных стран Запада экзамены фиксируют рост числа отличников, такой же рост отстающих, – и падение численности "середнячков". Американский исследователь Даниэл Х.Пинк говорит, что на смену одногорбой bell-shaped кривой приходит двухгорбая (well-shaped). Традиционно этот эффект объясняют кризисом системы образования и социальной сегрегацией, однако расслоение по способностям растет и по отдельности в элитных (платных) школах, в школах среднего уровня, и в неблагополучных районах. (Собственно говоря, на Западе именно проблемы с контингентом "элитных" школ заставили чиновников от образования обвально снижать критерии обучения и выхолащивать программу, начиная с 60-70х гг.: не оставлять же отпрысков элиты без дипломов...)
• Разрушение связи между социальными (коммуникативными) способностями учащихся и собственно успехом в школе. До недавних пор здесь имела место четкая положительная корреляция: чем социальнее и коммуникабельнее школьник, тем лучше он учится, и наоборот. Сейчас корреляция внезапно стала отрицательной – успех в учебе с большей вероятностью сопряжен с проблемами в коммуникации, с трудностями самопрезентации и т.д. (наблюдения С.Б. Переслегина).
• Рост интереса к маргинальным взглядам, вкусам, субкультурам, при одновременной утере позиции "мейнстримом". Дело не только в свойственном любой молодежи радикализме, как кажется на первый взгляд. Вопрос опять же в перекошенности психики: "цепляет" лишь узкий круг тем, стилей, стратегий жизни, все остальное кажется серым, унылым и вообще неправильным. В целом по обществу интересы людей разбегаются сразу по многим направлениям, так что уже вообще невозможно говорить о какой-то конкретной тенденции в данном отрезке времени. Хороший справочник по субкультурам, содержащий массу примеров очень перекошенного отношения к жизни, искусству и вообще ко всем, – сайт lurkmore.to.
• Как следствие предыдущего пункта – радикализация дискуссий вплоть до полной невозможности прийти к компромиссному мнению. Вытекает это из несовместимости "тоннелей реальности" людей с перекошенной по-разному психикой, с совершенно разными вкусами и стремлениями. Это лучше всего видно в интернете. Сетевые дискуссии – это, как правило, демонстрации непонимания и неприятия самых разных социальных действий и отношений. Любой пустяк может вызвать "холивар": воспитание и даже наличие детей (child-free), стиль жизни, товары, продукты и их влияние на здоровье, (масс-)культурный вкус, вопросы техники и науки, не говоря уже о изначально горячих темах типа политики, войны, истории. Дело не в том, что люди спорят – они спорили всегда, – а в том, что падает процент людей, способных к восприятию (и принятию!!!) широкого спектра социальных действий, и растет доля людей, зацикленных на узких режимах мышления и оценки социальных действий. Порой отсутствует понимание смысла таких несложных вещей, как ритуалы знакомства, демонстрации внимания к собеседнику, ритуалы типа свадеб и похорон, и т.д., – даже они могут выпасть из поля зрения сильно перекошенной психики.
• Рост значимости детальных (и что важнее – принятых лишь в узких кругах) культурных кодов, выпячивание малозначимых (для посторонних людей) подробностей, устраивание "холиваров" по пустякам (см. выше). Зацикленность на демонстрациях этих самых кодов поведения, вещей и проч., в т.ч., как сигналы "свой-чужой". Пример, режущий глаз почти в прямом смысле, – гламур; но в других областях также есть свои коды и фетиши, полностью бессмысленные для внешних людей, но архиважные в рамках данной общности. Так, постмодернизм, постструктурализм и проч. можно с полным правом назвать интуитивно-логическим гламуром. Есть и гламур логико-сенсорный (скажем, фанаты гоночных автомобилей или другой "крутой" техники), этико-интуитивный (гуманитарии, фанаты "духовности"). В принципе, чрезмерно увлекающиеся люди встречались всегда, но в наше время, пожалуй, их стало очень-очень много, а их интересы – сужаются все сильнее.

  (Замечание: Вообще говоря, лобная кора, в которой находится наша многомерная ИС, в ходе эволюции возникла в качестве инструмента социальной конкуренции. У животных сложность некоторых действий и аспектов поведения имеет характер демонстрации качества и является знаком социального статуса (пример – сложность песни у птиц). Пользование сложными культурными кодами у людей – и, тем более, создание новых таких на месте "неподходящих" старых – тоже суть демонстрация качества (утонченность, образованность, аристократизм) в самом что ни есть этологическом смысле! Проявляется это в поведении, в искусстве, в требованиях к вещам, окружающим человека (в их "моральном старении") и т.д. Понятно, что гиперактивация ИС под давлением сложной среды усилит и эту демонстративную функцию. Оттуда и архиважность сложных кодов, и острейшая озабоченность всевозможными демонстрациями качества и сложности, отнимающих массу сил и времени – разумеется, в рамках сильных функций и режимов; все остальное отметается либо просто остается незамеченным.)

* 3 *

Итак, вследствие информационного усложнения среды психика человека становится (в среднем) более "перекошенной", неравновесной, зацикленной на демонстрацию своих сильных функций, порой полностью неспособной понимать социальные действия по слабым функциям и блокам (в т.ч., понимать смысл демонстраций сильных функций других людей). И это вызывает в обществе реальные и очень неприятные проблемы. Более того, анализ выявил ведущее противоречие процесса, причем в явной ТРИЗ-форме:

• Гиперактивация системы ИС/DN в целях повышения социальности человека в усложняющейся среде ведет в конечном итоге к снижению этой самой социальности (вследствие перекошенности психики и возникновения откровенно "провальных" функций и режимов).

Теперь попытаемся найти путь к разрешению этого противоречия.

Сразу видно, что если пустить ситуацию на самотек, противоречие устранится само собой – правда, ценой цивилизационной катастрофы (или по С.Переслегину – первичного упрощения). Механизм прост и ясен: усложнившаяся сверх меры цивилизация уничтожает свой человеческий материал, производя все больше асоциалов, раздробляя единый "тоннель реальности" на множество слабо связанных друг с другом тоннельчиков и субкультур. Это – суть смешения языков из сценария развала Вавилонской башни. На первый взгляд здесь имеем очередной скачок сложности – ведь "тоннелей реальности" и культурных кодов становится значительно больше. Но вскоре после этого большинство из них потеряют свой смысл и перестанут существовать, а уцелевшие резко упростятся. Почему? А потому что сложность культурных кодов имеет прежде всего коммуникационную функцию (см. выше). Но "смешение языков" резко сужает "охват" этих самых кодов: попросту говоря, сигналы стали настолько крутыми, что их не понимает почти никто – кроме самого отправителя и (если повезет) его ближающего окружения... То есть, сигнал скачком теряет всю свою эффективность, ради которой он усложнялся! Пусть даже он гениален (теория, или произведение искусства) – какого толку, если никто не может (или не хочет!) его расшифровать?.. В этой точке может возникнуть нечто вообще невообразимое – гигантская свалка шедевров, по которой бредут разрозненные кучки творцов и ценителей, ища что-то свое, непонятное другим. А уцелеют в этих условиях те коды, смыслы и "тоннели реальности", которые сумеют сохранить свою универсальность, простоту и социальный охват. Кстати, прекрасный исторический пример – развал античной Римской культуры: от нее, по сути, осталась лишь одна секта (христианство) и те немногие социальные отношения, которые эта секта сочла полезными для себя.

Естественным образом возникает вопрос: можно ли обратить данный процесс вспять? То есть, осознав побочные вредные (да что там вредные – гибельные!) эффекты чрезмерного усложнения социальной среды, общество принимает решение и осознанно упрощает себя, сбрасывает один за другим ненужные (по каким-то критериям) коды, процессы, социальные действия и отношения, с целью ослабить нагрузку на массовую психику, остановить ее модификацию и не допустить обвальную десоциализацию? (Это следовало бы назвать вторичным упрощением.)

На первый взгляд ничего не мешает такому обратному процессу, но если копнуть глубже, препятствия сразу же обнаружатся. Это те самые социальные инстинкты, которые и двигают цивилизацию по пути усложнения.

Что это за инстинкты? Я уже сказал, что одна из главных задач сложных культурных кодов, действий и отношений – это демонстрация качества и социального статуса. Условно говоря, чем "продвинутее" ведет себя человек, тем он выше в иерархии (точнее – "метит", претендует на высокое место); сложность – это, условно, звездочки на погонах демонстрирующих ее людей. И, само собой, мало кто согласится по своей воле поменять полковничьи погоны на лейтенантские. Это звучит очень несерьезно, но давайте присмотреться к практике. К примеру, упрощение информационной среды обязательно должно включить в себе "даунгрейд" системы образования: дети будут учиться меньше как по времени, так и по объему материала, охват высшего и даже среднего образования сузится. Если задуматься, сегодня образование – абсурдно долгий процесс, причем со снижающейся эффективностью (качество сегодняшних массовых студентов примерно соответствует типичному гимназисту 80-100 лет назад). "Массовое высшее образование" с точки зрения экономики вообще абсурд, т.к. оно по сути производит больше начальников, чем подчиненных. Все чаще слышны призывы к урезанию системы вузов, к возврату к массовому профессиональному образованию. Так вот, почему "прогрессивное человечество" не идет на этот шаг? А именно потому что прогрессивное! Потому что высшее и среднее образование – это примерно как старший и младший офицеры, и легче посадить майоров на капитанские и даже лейтенантские должности, чем понизить их в звании. В ту же сторону тянут систему амбиции родителей, желающих увидеть своих детей как можно "выше", и преподавателей, желающих заработать на это как можно больше, т.е. возиться с учащимися все дольше и бессмысленнее.

Примерно по той же причине оказывается нежеланным упрощение культуры (= "лишиться безценного культурого наследства", "впасть в бездуховность" и проч.) и техносферы (возврат к менее продвинутым и, что важнее для массовой психики, "морально устаревшим" моделям и образцам. Понятно, что здесь ни о какой морали не идет речь; это то же самое, если полковник назовет "морально устаревшей" должность лейтенанта). Социальные инстинкты человека противятся такому скатыванию вниз по лестнице.

Итак, информационное упрощение общества – процесс нежеланный: даже если силой обстоятельств оно и случится, общество будет считать его не решением проблем, а наоборот, регрессом. Так что проблему модификации и разбалансировки психики в сложной среде нельзя решить прямым устранением причины – сложности общества.

Попробуем подойти с другой стороны. Может ли существовать решение на уровне физиологии мозга? Допустим, что наши гипотезы верны и механизмы модификации известны. Какими способами можно подавить активность данных структур мозга (ИС/DN, либо их связи с прочими зонами коры)?

Самый простой способ – химический: блокировать работу холинэстеразы (фермент, расщепляющий молекулы ацетилхолина в синаптических щелях между нейронами). Это искусственно усилит действие базальной холинергической системы переднего мозга и подавит корко-корковые взаимодействия. Блокаторы холинэстеразы уже знакомы нейрологам и нейропатологам – правда, их действие слишком общее, просто мыслей в голове становится значительно меньше и проще. Этим способом можно разве что подавить слишком навязчивое действие сильнейших функций психики. Но асимметрия мышления при этом никуда не девается – ведь она определяется асимметрией связей исполнительного центра с прочими зонами коры. Общим химическим способом нельзя изменить эту асимметрию.

Однако можно попытаться управлять взаимодействием разных зон коры средствами электромагнитной стимуляции. К примеру, усилить слабую связь ИС с какой-нибудь функцией, совместной стимуляцией соответствующих зон. Или наоборот – ослабить сильную связь, стимулировав функциональную зону коры с другой частотой, или в противофазе. У этого метода есть свои ограничения – нужна дорогая аппаратура, да и электромагнитную стимуляцию надо ограничить короткими сеансами во времени, чтобы избежать вредных эффектов. Здесь я привожу этот пример скорее для иллюстрации – показать, что решение некоторых социальных проблем можно искать и в этом направлении. Реально применимые же методы этого класса, скорее всего, будут сложнее.

В пределе развития можно дойти даже до специализированных имплантатов в мозгу, регулирующих активность конкретных систем, усиливающих нужные связи и ослабляющих ненужные (на данный момент). Это и будет так желанный многими социониками переключатель ТИМа. Разумеется, это лишь одна из возможностей киборгизации мозга, скорее всего, не самая интересная для практики, – я просто отмечаю данную возможность. Понятно, что в обществе, состоящем из таких киборгов, социальные отношения будут строиться на других принципах – к примеру, с обязательным включением мозга в конкретный режим во время взаимодействия, или в более сложной организации, где участники, исполняющие разные роли, включены в разных режимах.

Но это, так сказать, предел техноутопии. Можно искать и более "мягкие" решения. Одна из возможностей – биологическая обратная связь, точнее, одна из ее разновидностей – neurofeedback. Метод состоит в том, что в реальном времени человеку подается информация об активности разных участков коры мозга и об их связи друг с другом (согласование активности по фазе). Эта информация, поданная в доступной визуальной форме, служит обратной связью для человека, пытающегося удержать какой-то конкретный режим работы мозга, или перейти из одного режима в другой. Таким образом может возникнуть новый вид обучения – назовем его условно нейрофизической подготовкой, в котором человек тренирует свой мозг, примерно как спортсмен отрабатывает новый комплекс движений. Сама по себе такая подготовка не дает новых знаний, но позволит на короткое время включить на полную мощность даже не слишком удобный для человека режим, и решить какую-то текущую задачу быстрее и эффективнее. (При простом обучении "делай как я" вообще не контролируется напрямую активность функций и систем мозга; обучающийся может не справиться просто потому что не может войти в нужный режим мышления, учитель же ничем не может ему помочь. Биологическая обратная связь дает обоим как раз нужную информацию о режиме работы мозга. Кстати, работа психических функций по теории Майерс-Бриггс, весьма близкой к соционике, неплохо отображается на ЭЭГ; это показал нейрофизиолог Дарио Нарди из университета Лос-Анжелеса.)

К теме нейрофизической подготовки примыкают некоторые психофизические практики восточного происхождения. Так, установлено, что во время медитации растет мощность альфа-ритма мозга. Но из нейрофизиологии также известно, что альфа-ритм выполняет роль глобального выключателя активности коры: чем мощнее он и чем лучше синхронизован по всей коре, тем меньше, условно говоря, "мыслей в голове". На первый взгляд это малозначимый курьез, но вспомним, что нам по условиям задачи требуется именно такой выключатель для подавления слишком бурного потока мыслей акцентуированных сильных функций.

Перечисленные методы нацелены на борьбу с однобокостью, с зацикливанием психики на одном режиме и с выпадением из сознания прочих возможных режимов мышления и действия, других точек взгляда на ситуацию. Общество, активно использующие эти методы, будет отличаться от знакомых нам обществ не только более эффективным взаимодействием людей и меньшим количеством неадеквата, но и самим фактом осознания управляемости социальной мотивации средствами техники. Для сравнения, нынешняя пропаганда и реклама, якобы претендующие на то же самое, спотыкаются как раз о барьер акцентуированного мышления: некоторые люди просто физически не могут рассуждать так, как рассчитывают авторы и/или заказчики пропаганды. Это и снижает значительно эффективность последней. (Кнут же с пряником по сути мотивации не меняют – они пользуются ею в самых ее универсально-топорных формах: избежать наказания и получить вознаграждение.)

Наконец, рассмотрим такой вопрос: можно ли включить императив борьбы с "кризисом сложности" общества (и с его последствиями) в мировоззрение и в идеологию современных нам обществ? Если да – каким образом?

Выше я написал, что упрощение общества – процесс нежеланный не только с точки зрения "продвинутой" культуры, но и вообще с позиции здоровых социальных инстинктов (поскольку демонстрация сложных кодов действия и общения является сигналом качества особи). Но здесь возможен совершенно парадоксальный ход культуры, потому что отказ от таких демонстраций можно применить в качестве демонстрации иного, высшего уровня. Это будет, так сказать, демонстрацией недемонстративности – качества, в целом полезного, а в наше время и вовсю редкого.

Эта недемонстративность демонстрирует, кроме прочего, отсутствие одержимости по сильным режимам психики, что должно коррелировать со сбалансированностью психики по функциям (а одержимость сильной функции – с перекошенностью психики).

Такое решение культуры – не бог весть какая инновация, аналоги есть и в восточных религиях (крайний тому пример – буддизм), и в традиционном христианстве, в форме отрицания гордыни. Правда, в христианстве это гордыня перед Богом, а здесь – гордыня от того, что с "жигуля" пересел на "Лексус", а с марксизма-ленинизма – на либерализм-постструктурализм, или на что-то другое. (Да и гордыня – слишком общее понятие; во всяком случае, несложно обвинить тех же монахов в том, что гордятся отсутствием гордыни.)

Скорее всего, этот тип социального действия тоже имеет под собой этологический базис. К примеру, у крыс полный отказ от статусных сигналов уменьшает почти до нуля вероятность агрессии со стороны высокоранговых самцов. Но в западной цивилизации это наверняка обоснуют аргументами науки. К примеру, британские ученые внезапно обнаружат, что демонстративность коррелирует с массой негативных качеств, а ее отсутствие – с достоинствами характера (сейчас, наоборот, самопрезентация считается чуть ли не важнейшим достоинством человека).

Если до этого додумаются рационал-позитивистские общества, они и подойдут соответствующим способом: недемонстративности будут учить всех, появятся курсы, социальные нормы и проч.; условно говоря, все будут "недемонстрировать строем", подобно тому как сейчас потребляют и развлекаются строем, раньше – работали и воевали строем, и т.д. В практическом плане предположу, что массовым может стать монашеский образ жизни (но необязательно в этой форме). Хотя в принципе такой выверт больше подходит негативистам и негативистским обществам. Кстати, самой проблеме избыточной информационной сложности современность обязана, не в последнюю очередь, именно рационал-позитивизму. В обществах иного типа сложная наука, образование, производство, культура и т.д. такую небывалую массовость не получили бы, и кризис сложности и модификации психики прошелся бы в полной мере лишь по верхне-средним стратам общества.

Самым парадоксальным (но отнюдь не невозможным!) будет сценарий, в котором требования недемонстративности и простоты социальных действий сочетаются с длительным и "продвинутым" образованием, с инсталированием высоких требований и социальных претензий. А потом все это, к которому человек шел и стремился, ради чего потратил массу сил, – объявляется изначально неважным и лишенным глубинного смысла. То есть, неважно, что человек читал классику, что знает назубок все законы, что стал мастером спорта или умеет решать уравнение Кадомцева-Петвиашвили, – все это так, суета, людям не особо нужная, и незачем требовать от них признания (и незачем, в свою очередь, признавать в ответ их "продвинутость" и социальные претензии). На первый взгляд это худший из всех сценариев – общество тратится однновременно на поддержку всех своих сложных информационных надстроек и на их, по сути, идеологическую деактивацию. Тем не менее, он вполне возможен, с учетом огромного числа невостребованных эрзац-высшистов, которым работа на желаемых должностях вообще не светит; среди них будет запрос как раз на мировоззрение такого типа.

Гораздо интереснее и полезнее в этом плане будет смотреться борьба с "одержимостью" сильных функций – в виде множащихся фикс-идей, маний, "залипания" к любимому типу действия, зацикленности на узкие и сложные культурные коды. Здесь вспоминается фантаст А. Лазарчук, описавший в романе "Солдаты Вавилона" т.наз. кодоны – информационные вирусы, модифицирующие восприятие людей и создающие иллюзию совершенно иного мира. Зачистку психики людей, пораженных кодонами, делали профессионалы – эрмеры. Можно утверждать, разумеется, что всякое восприятие в какой-то мере искусственно и сконструировано, так что людей без кодонов в головах вообще нет (и упомянутые эрмеры тоже не исключение). Но дело, на мой взгляд, именно в одержимости, залипания, в неспособности хотя бы на время отцепиться от "любимого" кодона, думать и делать по-другому. Так вот, вполне возможно, что эрмер – одна из профессий будущего, что с этой проблемой будут бороться всерьез. Возможно, в помощь придут перечисленные выше технические средства, но наверняка будут и чисто психологические техники, основанные главным образом на разрыв шаблона и на создание когнитивного диссонанса (чтобы разрушить автоматизм психики).

В пределе развития технологии, "кодоны" должны деинсталироваться из психики с той же легкостью, как инсталируются. Это лишь кажется простым; на самом деле, создание и разрушение асоциативных связей в мозгу – два совершенно разных процесса, подчиняющиеся разным законам. Переделать имеющуюся связь несложно, но уничтожить ее без остатка – гораздо сложнее. Общество, овладевшее такими технологиями полной (и относительно безопасной) зачистки психики от "неподходящих" смыслов и социальных претензий, можно будет назвать абсолютно искусственным обществом 2-го рода.